Дворяне 1
Шрифт:
Мать ушла, а дети остались и не отводили глаз от отца. Глеб уткнулся головой в его ноги, прикрытые одеялом, и причитал плаксивым голосом:
– Папа не умирай, я не хочу, чтобы ты умирал…
Николай Николаевич и до этого имел бледный болезненный вид, но теперь он стал совсем не узнаваемый: лицо, заросшее щетиной, приобрело зеленоватый оттенок, как у покойника, и появились опухшие мешки под глазами. Вскоре Евпраксия вернулась с какой-то женщиной в чёрном платке, похожей на монашку.
Входя в купе, монашка тихо проговорила:
– Надо надеяться на милость божию.
Затем она начала не громко читать молитву, шевеля своим беззубым ртом. Николай Николаевич очнулся и, увидев женщину в чёрном платке, произнёс:
– Я очень виноват перед ними, – он с усилием указал пальцем на жену и детей.
– Не надо, ничего не говори, – с ужасом в глазах прокричала Евпраксия. – Лежи тихо, Коленька, береги силы, ты не умрёшь, всё будет хорошо!
– Умру, мне очень плохо. Прости, Планечка, что бросаю тебя одну с детьми… Ты молодая. Найди, хорошего отца для детей… Монашка закончила длинную молитву «за здравие», и, сложив руки на груди, продолжала стоять, склонив голову. Евпраксия всё поняла и сунула ей в руки трёхрублёвую ассигнацию. После этого монашка торопливо удалилась.
Поезд, в котором ехали Сержпинские, приближался к Ярославлю. Находясь в бреду, Николай Николаевич вдруг затих. Жена предположила, что он уснул, но дыхания было не слышно. Тогда Евпраксия решила проверить пульс и испуганно, обращаясь к детям, сказала: «Отец умер».
Осознав, что произошло, они все трое долго рыдали. Наконец, измучавшись от слёз, начали думать, что делать. Мать напомнила Павлику и Глебу, что в уездном городе Данилове, который находится за Ярославлем по пути в Вологду, живёт её родная сестра Валентина. Она была замужем за Григорием Воденковым, и они имели в Данилове мясную лавку.
Поезд в Ярославле стоял долго, и Евпраксия успела дать телеграмму в Вологду, о том, что умер муж и приехать не может, а затем телеграфировала в Данилов, чтобы встречали её с покойником. От Ярославля до Данилова ехали около пяти часов. Железнодорожная колея была одна, поэтому поезд долго ждал на станциях-разъездах, чтобы не столкнуться со встречным поездом.
Пока ехали до Данилова, Евпраксия и дети молчали. Евпраксия переживала, как её встретит сестра? Получила ли она телеграмму о том, что в дороге умер Коля? Сомнений и тревог было много: надо где-то похоронить мужа, достойно, по христианским обычаям, с отпеванием в церкви. Временами ей казалось, что, Коля не умер, а лежит без сознания, но в очередной раз, проверив пульс, она убеждалась, что он отошёл в мир иной. Для убедительности, она даже подставила к его рту зеркальце, но оно не запотело. Его лицо приняло спокойное выражение, словно он спит. Евпраксия стала вслух с ним разговаривать плаксивым голосом:
– Почему ты, Коля, не берёг себя, сидел на сквозняке у окна? Хотя я тебя ругала за это, а ты меня не послушался.
Дети были рядом и, после слов матери, вновь зарыдали. Она и сама не удержалась и громко завыла, каким-то не своим голосом.
В Данилове Евпраксия не была ни разу, хотя муж был два раза, но в дальнейшем она собиралась навестить сестру. Подъезжая к городу, она увидела деревянные дома, из-за которых выглядывали купола церквей. Она не обратила внимания, на облик города, так как была подавлена своим горем, однако она поняла, что это такой же маленький уездный городок, как Тотьма.
На дощатом перроне не большого деревянного вокзала Сержпинских встретила толпа родственников. Первой к Евпраксии бросилась в объятия сестра Валентина. Они обе расплакались, а Григорий – муж сестры, старался спокойным басистым голосом их успокоить:
– Ну, хватит реветь, Коля теперь будет в Раю, а там хорошо, – говорил он.
Незнакомые мужчины из толпы родственников, вынесли из вагона Николая Николаевича и уложили на телегу, закрыв белой простынёй. Затем отвезли его в покойницкую часовню, которая находилась возле кладбищенской церкви. Через два дня Николая Николаевича похоронили на Даниловском кладбище. Провожали его в последний путь человек десять, не больше. В Данилове, при жизни, он был только два раза, в 1914 году, когда помогал устанавливать на пилораме паровой двигатель и через несколько месяцев проездом в Китай, на лечение, поэтому здесь его мало кто знал.
Сыну Серёже Евпраксия не стала сообщать о смерти отца. Она побоялась, что это помешает ему сдать экзамены в художественное училище.
На последние деньги Евпраксия организовала поминки в доме родственников Воденковых. Их двухэтажный дом стоял в центре города напротив рынка; на втором этаже они жили, а на первом был магазин «мясная лавка». Помянуть Николая Николаевича пришли: сестра Григория Воденкова Кира и её муж Фёдор Кукушкин. Они тоже жили в Данилове и владели столярными мастерскими. (После революции из этих мастерских был образован Даниловский промкомбинат). С ними пришли родители Фёдора, пожилые люди, им было по восемьдесят лет. Присутствовали также дети Сержпинских и дети Воденковых. В семье Воденковых тоже было трое детей, как и у Сержпинских. Старший Сергей, ровесник Сергею Сержпинскому, средняя дочь Надя, в возрасте тринадцати лет – ровесница Павлику, а младшему Витюше было одиннадцать лет.
В большой комнате-гостиной, на втором этаже, стоял накрытый закусками стол. Посреди стола громоздилась трёхлитровая бутылка грузинского красного вина. Её выставили хозяева дома из своих запасов. Несмотря на то, что в стране действовал сухой закон, в Данилове его плохо соблюдали.
Сёстрам – Альбине в Англию и Людмиле в Тотьму, Евпраксия уже сообщила телеграммами о своей беде. В день поминок от них с почты принесли телеграммы соболезнования. Братьям мужа телеграммы давать она не стала – всё равно получить не смогут, оба на фронте, решила сообщить о смерти Николая их жёнам в письмах.
Когда пришли Кукушкины, Григорий пригласил всех за стол. Он налил в бокалы вино. Детям тоже поставили маленькие рюмочки, ведь вино было слабое, виноградное. Николай Николаевич никогда крепкие спиртные напитки не употреблял, поэтому его решили помянуть сладким вином.
Хозяин дома первым произнёс речь, стоя с бокалом вина в руке: «Дорогие родственники! – сказал он. – Сегодня мы поминаем нашего дорогого Колю, которого я хорошо знал. Не раз я бывал у него в гостях, и он тоже в позапрошлом году приезжал к нам, и последний раз на Рождество, только он был у нас не долго, ездил потом в Китай лечиться».
Григорий говорил сбивчиво, и долго. Из-под его густых бровей смотрели на присутствующих добрые, слезящиеся глаза. Одет он был в парадный чёрный костюм тройку и белую рубашку с галстуком, но из-за выпиравшего живота, костюм сидел на нём мешковато. Как и многие мужчины, он носил усы и небольшую бородку. Закончил Григорий свою речь примерно так:
«Николай всегда нас с Валей приветливо встречал. Помню, как в Тотьме мы ходили с ним на рыбалку. Река у них широкая и рыбы в ней много, не то, что наша Пеленда. Он был молодец, не важничал, хотя и столбовой дворянин, держался со мной на равных. Я ведь простой мещанин, и малограмотный. А он инженер по паровым машинам. Жалко, что мы потеряли такого умного человека. Вечная ему память!»