Двойная игра
Шрифт:
В конце июня в эту кампанию включились западногерманские военные круги. Представитель бундесвера на страницах «Мюнхнер Меркур» утверждал, что в восточной зоне вследствие непрерывной цепи кризисов в любое время можно ожидать взрыва и что создавшаяся обстановка требует от Запада подготовки соответствующих политических, экономических, пропагандистских и организационных мер и подрывных действий. Спустя всего несколько дней этот перечень был расширен за счет военных приготовлений. Генерал Хойзингер, который был начальником оперативного отдела штаба в ставке Гитлера «Вольфшанце», а теперь являлся председателем постоянного военного комитета НАТО в Вашингтоне, заверил, что западногерманские дивизии готовы выполнить любую задачу. В одной из швейцарских публикаций слово «любую» сопровождал восклицательный знак.
Затем мяч снова был отпасован американцам. Генерал Кларк, командующий американскими войсками в
С возрастающим изумлением читал я вырезки из газет, которые Вернер подвинул мне через стол. Меня поразила циничная откровенность, с какой излагались планы свержения рабоче-крестьянской власти в ГДР. Вернера тоже занимал вопрос, какие намерения преследовала эта демонстрация. Это была отнюдь не беседа за круглым столом политических деятелей и обозревателей. За кулисами всего этого стояло предложение доктора Баума или то, что мы принимали за его предложение.
Может, они проверяют нашу реакцию на эту газетную войну и радиовойну? Или они хотят вывести нас из равновесия и вызвать чересчур резкую с нашей стороны ответную реакцию? Или все это означает подрыв основ равновесия? Где финт, а где хорошо продуманный удар?
По тому, как Вернер задавал самому себе эти вопросы в своих нередких теперь монологах, я понял, что его решение не посылать меня в пекло не было окончательным. Чего хотел доктор Баум? Прояснит ли что-нибудь встреча с ним?
А затем одно событие стало опережать другое. Центральный комитет нашей партии направил в адрес Запада настоятельный призыв к оздоровлению обстановки. Одновременно он призвал граждан республики к защите своих завоеваний. Призыв прозвучал совершенно недвусмысленно. Назревало принятие важных решений. Вернер вертелся как белка в колесе. Времени на сон у него почти не оставалось, оставалось оно лишь на то, чтобы переменить рубашку.
Была суббота. Заканчивалась вторая смена. Мы истекали потом под крышей большой лаборатории, где должны были проводиться испытания нового управляемого устройства. Меня позвали к телефону. Звонил Вернер. Голос у него был такой, будто он запыхался. Но чувство юмора не изменило ему.
— Если уж тонуть, так вместе, — сказал он. — Пошли купаться.
Дикие пляжи в Берлине самые красивые. Мы расположились в ивовых зарослях на берегу Шпрее и наблюдали, как скрывалось за трубами Клингенберга солнце. Чайки неподвижно сидели на леерах полузатопленной баржи. По мосту громыхали поезда с отдыхающими. По другую сторону железнодорожной насыпи играли в футбол. Пахло аиром и ржавчиной. Лебединая пара демонстрировала нам своих малышей. Как только мы заплывали подальше, раздавался звук приближающейся моторной лодки, и нам приходилось срочно убираться с ее пути. Потом мимо нас в кильватерной колонне прошли прогулочные катера. На их палубах гремела музыка. Катера оставляли на воде широкий след, в котором отражалась луна. Песок на берегу еще не остыл, и я стал бросать себе на живот целые его пригоршни, наблюдая, как он струится.
Итак, завтра! Вернер дал четкие инструкции:
— Решающее значение имеет новый контакт у справочного киоска. Убедись, что тебя ждет действительно мистер Баум, а не кто-нибудь другой, желающий поиграть с нами в кошки-мышки. Лишь убедившись в этом, вступай в контакт. Но кому я это говорю? Ты ведь не новичок. Тебе знакомы их
Я лежал на прогретом солнцем песке и внимательно прислушивался к приглушенному голосу Вернера, который в такие моменты звучал угрожающе, будто он был заклинателем, изгоняющим злых духов. От него исходило нечто успокаивающее и воодушевляющее. В тот вечер на Шпрее я окончательно осознал, что значит иметь такого друга.
Воскресное утро началось с большой радости. На кухне, между мойкой и мусорным ведром, малыш сделал свои первые шаги. Когда я приготовился уйти из дома, не захватив с лестничной площадки детскую коляску для утренней прогулки с малышом, Рената сразу почуяла неладное, но ни о чем не спросила. А когда я уже стоял в дверях, она подняла воротник моей кожаной куртки и заботливо застегнула карман, в который я засунул пару западногерманских банкнотов.
Аллеи и дорожки вокруг «Лесной сцены» походили на ярмарку. Палатки с сосисками и пивом, духовые оркестры и детские аттракционы, ансамбли народного танца и воздушные шары… Продавались настоящие оладьи и крендели. Особым успехом пользовались маринованные огурчики. Мимо меня в живописных национальных одеждах прошел оркестр. Он играл песню о красном орле, который высоко парит над болотами и песками бранденбургской земли. Вокруг палаток и лотков шныряли менялы, предлагая землякам, приехавшим из зоны, западногерманские марки по курсу 1:6, а некоторые, воодушевленные первыми удачными сделками, взвинтили курс до 1:7. Молчаливые, с изумленными лицами женщины из «Внутренней миссии» собирали в кружки пожертвования на благотворительные цели. Иногда через толпу медленно пробивался правительственный лимузин, доставляя на слет очередного почетного гостя. Из сопровождающих его автомобилей раздавали флажки с гербами бывших бранденбургских, а ныне польских городов. Громкоговоритель верещал:
— Привет родины из Берлина! Привет Ландсбергу и Кюстрину!
Я стоял на автостоянке и наблюдал за местом встречи. Затем не спеша направился к справочному киоску. Заметив меня, доктор Баум бросил взгляд в сторону вокзальных часов и, улыбаясь, протянул руку:
— Мастер Глаз и такая непунктуальность! Спокойная жизнь испортила вас?
Я стал извиняться, объясняя свое опоздание тем, что пограничный контроль усилился. Он, казалось, вздохнул с облегчением от того, что я вообще пришел, и ни о чем больше не спрашивал. Подтянутый и сухощавый, каким я его знал, с меланхолично-высокомерным выражением на бледном лице, он стоял передо мной и улыбался. Мы влились в поток бранденбургских паломников от политики. По пути он сунул мне в руку клочок бумаги — мой банковский счет в долларах достиг поразительной суммы. Затем он спросил, заложили ли материал в тайник точно в указанное время. Я подтвердил, что его заложили в первое воскресенье после полнолуния, а старый Мысловицер шлет привет.
Мы затерялись в толпе на самом верхнем ярусе стадиона. Там, где в 1936 году германская гимнастическая команда завоевывала олимпийские медали для фюрера и фатерланда, теперь на фоне бранденбургских сосен и берез бесновалось реваншистское отребье, в высшей степени отвратительное, непостижимым образом сочетающее сентиментальность и злобную мстительность.
Вокруг нас сидели люди с продубленными ветрами крестьянскими лицами. Почти у всех из жилетного кармана свешивалась золотая цепочка. Герб над их головами свидетельствовал о том, что это «изгнанники» из района Калау. С бесстрастным выражением на лицах слушали они речь министра, который срывающимся, а иногда переходящим в рычание голосом, усиленным громкоговорителем, громоздил одно на другое рассуждения об ущемлении их прав и, казалось, соорудил уже целую словесную башню из несправедливостей. И даже когда он пообещал, что они возвратятся в родные места и удовлетворят все свои желания, никто из них из-за чопорности не удосужился похлопать ему в ладоши. Но глаза их, когда они обменивались многозначительными взглядами, светились восторгом. Глядя на них, я внутренне оцепенел.
Доктор Баум, с иронической улыбкой наблюдая за мной со стороны, шепнул:
— Почему вам здесь не нравится? Ведь это ваши соотечественники. И хотя платим вам мы, в конечном счете вы работаете и на них.
Не было смысла притворяться.
— Все это липа, — сказал я. — Сплошное надувательство. Слишком много режиссуры.
К моему удивлению, он поддержал меня:
— К тому же режиссуры плохой, неубедительной.
Я видел, как, засунув руки в карман своего элегантного пальто из шерстяной фланели, он перебирал фишки для игры в го, и мне стало ясно, что ему хочется как можно скорее перейти к делу. Когда продавец мороженого, балансируя лотком, прошел мимо нас, он воспользовался случаем и, купив мороженое, последовал за ним к выходу. Мы были не единственными беглецами, и никто не обратил на нас внимания.