Двойная игра
Шрифт:
— Вы слишком добры, преподобный.
Виола прекрасно понимает, чего ждет от нее здешняя публика, и припадает ему на грудь. Она подмаргивает ему, и он едва успевает помешать ей поцеловать ему руку. В глазах у некоторых монахинь он видит слезы. Момент самый подходящий.
— А теперь, мои дорогие соратницы, когда судьба вновь соединила нас, я хочу спросить вас: не найдется ли в этом гостеприимном доме подушка, на которую после столь длительного странствия я мог бы приклонить голову?
Одобрительный шум голосов свидетельствует, что он не ошибся, что его желание не воспринимается как нечто противоестественное. Он просит оставить его наедине с подопечной для серьезной нравоучительной беседы. В дверях
Как подрубленный падает он на кровать.
— Ботинки… — стонет он. — Сними с меня ботинки… Ноги горят, будто я стою на углях.
Однако Виола и не думает выполнить его просьбу. Ее всегда пугали его невероятно большие ступни, более того, она даже боялась смотреть на них. Стоя в вызывающей позе возле кровати, она говорит:
— Не распускайся, Дэвид! Когда ты распускаешься, мне становится страшно. Ты не хочешь сначала взглянуть на «дипломат» и магнитофон? Из-за них я столько страхов натерпелась.
Он поднимается, сажает ее рядом с собой на кровать и гладит по жестким кудряшкам:
— Страхи были не напрасны. Но скоро всем страхам придет конец.
Потом она атакует его вопросами, и ему нелегко найти нужные ответы. У нее на глазах он открывает «дипломат» и вынимает оттуда сверкающую коробку. Это игра го, изготовленная из благородных пород дерева и инкрустированная драгоценными камнями, золотыми и серебряными пластинами с изображением аллегорических сцен из дальневосточной мифологии. И оба набора фишек из золота и серебра. Они сделаны под старинные монеты, на которых изображены символы счастья и забвения.
— Теперь ты знаешь, что за тяжесть тебе пришлось таскать. — Он улыбается, потому что ее глаза никак не могут вобрать в себя это чудесное творение. — Стоило ли это твоих волнений? Все это твое. Я дарю это тебе для твоих исследований. Это стоит столько, что ты сможешь прожить безбедно до конца своих дней.
А еще в «дипломате» лежит тетрадь в твердой черной обложке.
— Мои дневник, — объясняет он, — своего рода завещание. Предназначается для твоего кузена. Это касается только его и меня.
Она чего-то не может понять:
— Дэвид, ты говоришь так, будто мы опять должны расстаться.
— Да, должны, Виола.
— Ты не смеешь бросать меня!
— На этот раз мы сделаем по-другому: ты оставишь меня.
Она растерянно смотрит на него. Она ничего не понимает. Еда, которую им приносят на ужин, остается нетронутой. Он уговаривает ее тихим голосом заклинателя. За окнами темно, но они не зажигают света. Она обнимает его за плечи и держит так, словно хочет помешать разлуке. В его словах скрывается что-то темное и зловещее. Однажды он упоминает всадников Апокалипсиса [58] и говорит о том, что лошади уже оседланы, им почистили копыта и вплели пестрые ленты в гривы. Она готова впасть в отчаяние от этих зловещих пророчеств, но он убеждает ее, что отдельный человек не имеет нрава на слабость, когда на карту поставлено существование всего человечества.
58
Всадники Апокалипсиса символизируют чуму, войну, голод и смерть.
— Они хотят не только уничтожить нас, но и погасить разум, Виола. Разум как форму и содержание бытия.
Она не хочет и не может понять его. Он напоминает ей о Майданеке, Освенциме, Треблинке, рассказывает о том, что там погибли раскиданные судьбой по свету его сородичи. Следующая бойня, убеждает он, станет последней, ибо она убьет все живое, не делая различий между людьми той или иной расы, национальности, вероисповедания, между человеком и животным, между деревом и травинкой. Затем он кладет ей на колени магнитофон и говорит:
— Это важнее, чем «дипломат». Береги его, как если бы это был твой ребенок. Иначе… — замолкает он, — иначе может так случиться, что на земле вообще больше не будет детей.
Ей представляется, что она попала в центр чудовищного, угрожающего всему человечеству заговора и что она может стать последним тормозом, способным сдержать заговорщиков. Кровать узка, но и они не слишком-то широки, так что и ей хватает места.
Поздно ночью настоятельница Ханна подкрадывается к двери, прислушивается, плотно сжав губы, и трясет головой. Она слышит мужской храп и находит довольно странным, что преподобный проводит ночь в одной комнате со своей подопечной, едва достигшей совершеннолетия, да к тому же чернокожей. Но вот она вспоминает о пожертвовании, ожидающем ее завтра утром, успокаивается и идет спать.
А к Виоле сон не идет. Свет луны падает в окно и отбрасывает на побеленную известкой стену длинную тень в виде креста. На столе стоит раскрытая игра го, и инкрустации сверкают, словно подают таинственные сигналы. Дэвид спит беспокойно. Будто его распяли на кресте, а потом сняли — и вот он лежит на узкой кровати, оттеснив ее к железному краю.
Не дает ей уснуть и любопытство. Рядом с игрой го лежит неприметная тетрадь — дневник, предназначенный кузену. Почему вдруг кузену? Что у них общего? Какая еще нить связывает их, кроме той, которая завязалась при ее посредничестве, когда им обоим захотелось сыграть друг с другом партию го?
Она зажигает настольную лампу. Дэвид даже не шелохнется. С большим трудом разбирает она его мелкий, почти бисерный почерк. Записи сделаны по-английски, разделены на главы, и у каждой главы имеется по-своему странный заголовок. «Есть только одна мораль», — переводит она. И дальше: «Мыслить — тоже значит действовать». Записям предпослано вступление. Некоторые места она не в состоянии перевести, и смысл их остается для нее непонятен. Однако она сознает, что рукопись в целом — это своего рода попытка оправдаться, пространное философское рассуждение о гуманности как основе партнерства. В одном месте она читает: «Вне всякого сомнения, я бы мог найти и более простые пути. Но путь всегда должен быть достойным цели. Партнер когда-то верил, что не ошибается во мне. Поэтому сегодня я не имею права отказать ему в доверии. Мы сыграли прекрасную партию, и, поскольку бог справедлив и ему не безразлично его творение шестого дня [59] , мы доведем эту партию до достойного конца».
59
По библейской легенде на шестой день сотворения мира бог создал человека.
36
Вернер еще раз разбирается в подоплеке дела, а его генерал получает новости из Москвы. Кто хочет выиграть в футбол у противника, уже забившего гол, должен забить два гола. Вернеру приходится рассчитывать, каким должен быть провод, чтобы противник узнал по нему больше, чем хотел знать.
Мы обливались потом в наших темных костюмах. На карте прогнозов был помечен антициклон «Патроклус», накрывший Центральную Европу, как горячий блин. Каждый вечер за горизонтом слышался гром, полыхали зарницы, но с неба не упало ни капли. В выходные и предвыходные дни пляжи на Шпрее и Хафеле были переполнены. А мы даже на совещаниях в узком кругу сидели в пиджаках.