Двойная ловушка
Шрифт:
Я неторопливо допил свое пиво и тоже ушел, оставив деньги на столике. Пожилой сутенер узнал меня и спрятался за дверями паба «Джи энд Джи». На миг меня охватило желание пойти за ним, вытащить его из этой липкой полутьмы и сказать, что теперь ему нечего меня бояться. Я не стал этого делать. Сел в машину и поехал домой.
Она по-прежнему лежала на диване. В той же позе. Я пошел на кухню и открыл морозильник. За пластиковой коробкой мороженого, стоявшей там еще с лета, нашел покрытую инеем бутылку греческого узо. Я плеснул в стакан узо и добавил немного воды. В ледяной жидкости начало расплываться беловатое облачко. Я пару раз взболтнул содержимое
Так я и сидел, глядя в окно и наблюдая, как мир сперва становится голубым, потом лиловым, потом красным. Я люблю красный цвет. Один раз за весь этот долгий рассвет она приподняла голову с подушки, как черная кобра, красивая и опасная. Я так и не понял, заметила она меня или нет. Пока я поднимался с кресла, она снова провалилась в беспамятство.
2
В половине седьмого утра тонкая рука принялась шарить по простыне, словно пытаясь что-то найти. Наконец она добралась до тяжелой бронзовой ножки моего торшера и судорожно за нее ухватилась. Я не двинулся с места. Только глядел как зачарованный на это вялое, как в замедленной съемке, движение. Она приподнялась и уставилась на меня сквозь упавшие ей на лицо пряди волос, слипшиеся от пота.
– Где я?
– В Тель-Авиве. На улице Мапу. Как тебя зовут?
– Рели. А тебя?
– Джош.
Почему-то будничность этого диалога ее успокоила. «Джош», – тихо повторила она, сама себе кивая. Потом ее голова снова упала на подушку, и в течение следующего часа оттуда не донеслось ни единого звука. По-видимому, я задремал, потому что меня заставил вздрогнуть шум падения. Она стояла возле дивана на четвереньках, но тут же начала заваливаться набок, как месячный щенок, который еще не умеет контролировать собственный центр тяжести. Я поднял ее с пола и жестом опытного пожарного закинул себе на плечо. Она была тяжелее, чем казалась, и, пристраивая ее, я слегка покачнулся. Прикосновение ее лица было холодным и влажным. В ванной я усадил ее на унитаз и, придерживая одной рукой, пустил в душе горячую воду. Потом я ее раздел. Нет ничего более утомительного и менее сексуального, чем снимать одежду с потерявшего сознание человека. Потом я затащил ее, голую, под струи воды. Ее формы были бы очень модными в тридцатые годы. Широкие плечи, высокая шея. Темные соски затвердели от холода. Стройные длинные ноги согнуты. С легким сожалением я отвел взгляд, подобрал с пола ее одежду и уложил в пластиковый пакет, который нашел в шкафчике с лекарствами. Потом достал большое полотенце с нарисованным на нем Микки Маусом и повесил на крючок. У меня за спиной раздался шум. Я обернулся и увидел, как она ползет к стенке душа и с упорством, достойным всяческой похвалы, пытается просочиться через стену куда-то в район спальни.
– Уйди, – произнесла она напряженным голосом, заглушаемым шумом льющейся воды и страхом.
Я ушел. Включил на максимальную мощность электрообогреватель, вытащил из шкафа старые порванные джинсы, которые были мне малы, и серую футболку. Не глядя, кинул одежду в ванную, поставил на огонь чайник. Между делом прикончил банку сметаны – ложками мне послужили два ломтя хлеба. Мне показалось, что тишина в ванной длится слишком долго, и я пошел взглянуть, что происходит. Она продолжала сидеть где сидела, не меняя позы.
– Ты что, весь
Она вздрогнула, словно я залепил ей пощечину. Затем медленно повернула голову и кивнула на брошенную мной одежду:
– Я не могу в этом ходить.
– У меня больше ничего нет. Если ты не собираешься вечно принимать душ, придется надеть то, что есть.
Зазвонил телефон. Я вышел из ванной и снял трубку.
– Господин Ширман.
– Да.
– Это Рина Таль.
– Я узнал ваш голос.
– Вы знаете, что вчера ограбили мастерскую моего мужа?
– Знаю.
– Да? Откуда?
– Это не телефонный разговор.
– Вы вчера за ним следили?
– По крайней мере, пытался.
– Он от вас сбежал.
– Не совсем. Но на каком-то этапе я его потерял. Когда он вернулся домой?
– Я спала, точно сказать не могу. Кажется, около пяти. Когда мы можем встретиться?
Я посмотрел на часы. Девять утра.
– В двенадцать у вас.
– Нет. Только не у меня. Он может быть дома. Вы знаете кафе «Капульски» в районе Неве-Авивим?
– Найду.
– Хорошо. Увидимся там в двенадцать.
Я положил трубку, но не двинулся с места. Если бы я послал кого-то следить за своей женой, предварительно выложив двести пятьдесят баксов, а этот человек ее упустил бы, я бы разозлился. Сильно разозлился. Рина Таль разговаривала так, словно ее это мало беспокоило.
Я услышал у себя за спиной шорох и обернулся. Она стояла, обхватив себя руками и прикрывая предплечья растопыренными пальцами, которые на фоне белоснежной кожи выглядели темными пятнами. Я попробовал улыбнуться ей ободряюще, но после бессонной ночи, вероятно, мало напоминал доброго дедушку. Увидев, как дернулось ее лицо, я стер улыбку и пошел готовить кофе.
– Сахар?
– Нет. Просто холодной воды.
– За те же деньги можешь присесть.
– Прошу прощения?
– Сядь. Тебе будет удобнее.
– Спасибо.
Вежливая девушка. К первым наблюдениям я добавил еще два: глаза – серо-голубые, немного раскосые, с густыми ресницами. Голос – глубокий, мягкий. Говорит с легким иностранным акцентом, придающим речи оттенок странной безучастности. Быстрыми движениями я сложил диван. Когда я сдергивал простыню, она заметила пятна крови.
– Это… от меня?
– Да.
– Так много?
– Могло быть и хуже.
– Только не для меня.
Я уселся напротив, пропустив ее последнее замечание мимо ушей. Она смотрела на меня тем же загнанным взглядом, каким до этого, в ванной. Мягко говоря, он мне не нравился.
– Я никогда не надевала брюки.
– А я – юбку.
Шутка получилась неудачной. А может, это у моей гостьи были проблемы с чувством юмора.
– Ты не религиозный?
– Нет. Я не религиозный.
– Значит, ты не поймешь. Я сижу в комнате одна с незнакомым мужчиной, на мне брюки и нескромная футболка. И это еще не самое ужасное – перед этим я была с тобой в душе. Да я даже не знаю, что за чашку держу в руке. Она кошерная?
– Я бы не очень на это рассчитывал.
– Мне кажется, ты уже говорил, как тебя зовут, но я не запомнила.
– Джош. А ты Рели.
– Так меня называют только подруги. Мое имя – Рахиль. Рахиль Штампфер.
Она произнесла это имя так торжественно, словно не сомневалась, что оно должно произвести на меня впечатление. Но мне оно не сказало ровным счетом ничего. Признаюсь, я всегда смотрел на ортодоксов как на китайцев – все на одно лицо.