Двойная звезда
Шрифт:
Собственно, зачем я это пишу? Если вы читаете эти строки, значит, меня уже нет. И, судя по всему, не стало меня только что. Так что самое время сказать вам, мои дорогие, бесконечно любимые: не плачьте обо мне. Плачьте о том, что никогда уже в этой жизни нам не быть вместе, но только не плачьте обо мне. И не жалейте. Я сама избрала этот путь, я ведь знала, что меня ожидает. Простите меня, родные мои, простите, что своим уходом причиняю вам столько боли. Просто, если бы я выбрала второй вариант, вам было бы еще больнее. Поэтому из двух зол я сознательно выбрала меньшее.
Мама. Я очень благодарна тебе за то, что ты до конца сберегла мою тайну. Я знаю, какую тяжелую ношу взвалила на твои плечи. Прости. Прости меня, родная
Ирочка, деточка моя ненаглядная! Я знаю, что оставляю тебя в самый трудный для тебя момент. Именно сейчас тебе больше всего нужна мама, а я ухожу. Прости меня, девочка моя! Об одном прошу - никогда не забывай о том, как сильно я тебя люблю! Когда тебе будет плохо, подумай обо мне. Я стану твоим ангелом-хранителем, я каждую минуточку буду рядом с тобой. Будь счастлива, моя маленькая принцесса!
Сонэчко, самый мой дорогой человек. Я люблю тебя безумно! Благодарна судьбе за то, что она толкнула нас навстречу друг другу. Благодарна тебе за каждый наш прожитый день, за Иришку - наше маленькое сокровище. И совсем не считаю нашу с тобой встречу роковой ошибкой, хоть и случилась она вопреки предписанию звезд. Прости меня, что оставляю тебя одного. Быть может, маленьким утешением для тебя станет то, что ухожу, любя. Я не смогла предать тебя! Прошу тебя, родной мой, береги Иришку и маму. Учти, ты у них теперь - единственная надежда и опора. Если встретится на твоем пути женщина, которую ты сможешь полюбить - я не буду возражать против твоего счастья. Только при условии, что она понравится Иришке. И не будет обижать маму.
Ну вот и все. Прощайте, родные мои, бесконечно любимые. Еще раз простите.
Целую, Я"
Слезы заливали лицо несчастной матери. Олег, поначалу читая эти строки с полным недоумением, побелел, на шее нервно дергалась одинокая синяя жилка. Увидев, что зять, наконец, дочитал письмо, Лидия Тимофеевна почти крикнула сорвавшимся от горя голосом:
– Теперь ты понимаешь, насколько все серьезно?! Ты понимаешь, что времени совсем мало?! Или ты намерен до конца слушать этих докторов?! Мы же теряем ее!!! Может быть, уже вообще слишком поздно и теперь ничего нельзя исправить...
Последние слова несчастная мать еле выдавливала из себя, с трудом сдерживая непреодолимое не столько даже желание, сколько инстинктивную, первобытную животную потребность завыть по-волчьи. Пусть не на луну, пусть на светящийся матовый диск люминесцентной лампы, лишь бы вытолкнуть, излить из себя боль, избавиться от ужаса предстоящей утраты. Довольно крупная женщина, она, недолго думая, прямо в коридоре городской киевской больницы, на глазах у изумленных больных и немногих в это время дня посетителей, рухнула неаккуратным кулем на колени перед зятем:
– Олеженька, сыночек, умоляю тебя - отпусти ее! Ведь она все равно уйдет - не к нему, так вообще из жизни. Неужели тебе действительно легче похоронить ее, чем позволить ей быть счастливой?! Отпусти, пусть она живет! Не бери грех на душу...
Олег пытался поднять тещу, да ее, такую большую, и при ее желании поднять было непросто, а она, вместо того, чтобы помочь ему, только цеплялась за полы его распахнутой куртки, и бесконечно приговаривала:
– Отпусти ее, сынок, спаси, спаси мою девочку, умоляю тебя, отпусти, пока не поздно...
Сумрак сырого апрельского вечера разорвали синие блики машины скорой помощи. На узких носилках разметалась в беспамятстве бледная, словно уже умершая, Светлана. Рядом, сжав зубы, сидел и держал за руку любимую жену Олег. Лидию Тимофеевну он в машину не пустил - хватит ему устроенной ею в больнице истерики.
Ревущая сиреной машина неслась в международный аэропорт Борисполь.
Но Лидия Тимофеевна тоже не сидела, сложа руки. Кляня себя, на чем свет стоит, за то, что так долго скрывала от зятя страшную тайну, рискуя тем самым потерять единственную дочь, совершенно не сожалея о том, что предала ее на смертном одре, не выполнила последнюю волю умирающей, трясущимися от страха, волнения и надежды руками она судорожно листала страницы почти рассыпавшейся в прах от старости записной книжки, пытаясь отыскать заветную страничку, на которой по настоянию московских гостей записала их координаты. Руки дрожали так, что в конце концов книжка выпала из рук и странички живописно разлетелись по ковру. Размазывая слезы по щекам, истерически подвывая в голос от страха опоздать, ей, наконец, удалось отыскать нужную запись. Но тут ее ждало еще одно испытание: по закону подлости выход на междугородную связь оказался занят прочно и надолго. Не выпуская из рук трубку, Лидия Тимофеевна, давясь слезами и воя все громче и громче, все набирала и набирала проклятую восьмерку, пока, наконец, ей не удалось прорваться до заветного межгорода. И первый номер, до которого посчастливилось дозвониться, оказался номером Нины. Той не сразу удалось понять, кто звонит - в трубке слышалось только всхлипывание, изредка прерываемое нечленораздельными звуками. Нина уже собралась было бросить трубку, решив, что кто-то таким образом развлекается, когда, наконец, несчастной матери удалось более-менее внятно произнести:
– Олег везет Светочку в Москву. Рейс 168, Домодедово. Виктор еще жив?
От этих слов слезы хлынули уже из Нининых глаз. Впервые за последние полгода она была полностью, безоговорочно счастлива - возможно, еще не поздно, может быть, он еще выживет! Пусть ей никогда не быть рядом с ним, только бы он был жив, только бы ему было хорошо! Миленький, родненький, потерпи еще немножечко!
– Да, да, он жив! В коме, но он еще жив! Я лечу, я еду встречать! Извините, не могу больше говорить - надо спешить...
***
Москва
В Домодедово Олега встречали Нина с Андреем. Машина скорой помощи уже ждала у здания аэропорта. Носилки с почти уже неживой Светланой погрузили в машину и, разгоняя сиреной и мигалкой тишину позднего вечера, рванулись в Москву. К счастью, дороги были почти пустынны, и добраться до места назначения удалось всего за каких-нибудь пятьдесят минут.
Виктор, еще будучи в сознании, категорически отказался от госпитализации, и теперь находился дома. Он дышал самостоятельно, но в сознание не приходил уже восьмые сутки. Со слезами на глазах Олег собственноручно уложил Светлану рядом с совершенно ему незнакомым человеком. Боль крепкой рукой сжала горло, не позволяя нормально дышать. Он не думал сейчас о том, как будет жить без Светы. Сейчас главное было одно: только бы она выжила, только бы у нее все было хорошо. А он... Что он? Он как нибудь, он потом... Что потом - он и сам не знал. В эту минуту он вообще ничего не знал, да и не хотел знать. Хотелось, чтобы Света выжила, а ему, пожалуй, проще всего было бы умереть. Но это потом, потом, сейчас главное - Света!
Ирина Станиславовна была тут же. Она не отходила от сына все эти дни, мужественно сражаясь за него, пытаясь вырвать родную кровиночку из лап костлявой. Была, конечно же, и сиделка, но та, в основном, больше присутствовала для галочки - ревнивая мать категорически никого не подпускала к Виктору, защищая его грудью даже от тех, кто и не собирался причинить ему боль. Еще совсем недавно ненавидя Светлану всей душою, в эту минуту она была несказанно счастлива оттого, что теперь эта женщина лежит рядом с ее сыном. Ведь теперь они вместе, может быть, еще не слишком поздно? Ирина Станиславовна разомкнула руку Виктора, вложила в нее прохладную Светкину ладошку. Потом принялась целовать руки Олегу: