Двойники
Шрифт:
— Кто посылает? — перебил Григорий.
— Да вождь племени, аксакал. Они какие-то кочевники, овец пасут.
— Ты же сказал — там пустыня.
— Не придирайся к словам. Племя хилое, загибается, всюду враги и податься некуда. А легенда гласит о большой горе и чудесном лесе на ней. Так сказать, последняя надежда, last escape. Дальше нудное описание его пути, всякие чудеса, но это всё мелочи. Находит он эту гору и видит: всюду у подножия кости человеческие. Ну, поправляет амуницию — и к вершине. Легенда же утверждает: «Водрузивший свой Знак на вершине, горой
— Кого же?
— Себя самого! И кости у подножья — его же трупы. Он, оказывается, убивал себя самого на этой горе. Дальше. Натурально, как полагается, из лесу выходит старик «и ну шепелявить чяво-то». Говорит, мол, ты последний из Перчиков остался, больше вас, Перчиков, нет ни в одном из множества миров. И подводит старик Перчика к Камню, читай, мол. А на Камне том начертана та самая Формула Заклятия Горы: «Когда некто исчезнет из всех N миров, ты, о Могучая, станешь хозяином самой себя. И все миры, текущие через тебя в своей подобности, содрогнутся от твоего Ужаса».
Марк Самохвалов залпом допил чай.
— А старик, конечно, тут же умер, — предположил Кирилл.
— Что ему сделается? Исчез куда-то, истаял волшебно.
— И как ты думаешь, что означает «N миров»? — спросил Григорий.
— В этом-то и штука, Григорий! Когда дюк это прочел, у него дыханье сперло. Это не художественное — это математическое мышление.
— Но кто Перчиков сводил вместе?
— Не сечешь? Сама гора и сводила. Жутко интересно, не правда ли?
— А дальше? — расспрашивал Григорий.
— Дальше? Всего романа тогда, в библиотеке, дюк не дочитал. В конец, само собой, заглянул, — Марк Самохвалов продекламировал: — А дальше — «она сдвинулась!»
— И всё? — удивился Григорий.
— То-то и оно, что всё. Что-то этот Веров крутит, не договаривает. А вот что?..
— Послушай, Кирилл, — вспомнил Григорий, — а что в твоем мире, нет Верова? Хорошо, кабы был. По крайней мере, хоть какая-то тенденция, закономерность. По крайней мере, было бы на кого спихнуть наши проблемы, от кого требовать ответов.
— Нет, мужики, не было. В моем мире — Железный Грон.
— А как там наш железный ДРОН? — Марк в очередной раз совершил экскурс к рентгеновской установке, повозился, пощелкал.
Вернувшись, спросил:
— Я вот что хочу услышать от тебя, Гриша. Кто таков был этот твой ночной Символист? А?
— Так ото ж, — ответил Григорий.
— Ну, кто он такой? По твоему рассказу выходит, что и не человек вовсе. А может быть, псих?
— Не знаю.
— Не знаешь? К тебе ночью вваливается незнакомый тип, ты его чаем поишь. Он предметы интерьера ворует, небылицы рассказывает. Лучше бы тебе знать, мужик, поверь мне.
— М-да… Неприятная история. Я ведь за двойника своего не отвечаю.
— Стой, Грегуар, всё
— Черт его знает, — буркнул Григорий.
— Твоего Пимского чуть ли до утра мурыжил…
— Ну как же, — произнес Кирилл. — Хотел его бессмертную душу.
— Тьфу на тебя! Ладно, замнем. Так говоришь, не знаешь Символиста? И Пимский не знает? Дерьмо какое-то.
— В нашем мире я читал в самиздате «Символист и Луна», «Мироздание и честный Символист». Да и Пимский думал, что где-то когда-то они встречались. В самом деле, именно так и полагал. А потом стал припоминать — где? Вспоминал и не вспомнил… Как бы тебе… Вот ты разговариваешь с человеком и знаешь наверняка, что с ним знаком. А потом понимаешь: нет, и близко не знаком. И вообще, он наутро ничего не помнил. Это я помнил, а он — нет. И теперь лишь что-то смутно припоминает.
— Плохо дело, брат, — пробормотал Марк Самохвалов. — Плохо. То, что кончается хорошо или никак, или плохо-но-не-совсем, я всегда понимаю очень четко, у меня, знаешь ли, наследственная интуиция. А вот такое… Ладно, вот Иван Разбой, как с ним быть?
— Было бы о ком говорить. Нам еще его проблем не хватало. Случай, на мой взгляд, клинический. Я уже уяснил, что оттуда нашу реальность он воспринимает исключительно как сон, а здесь, почему-то, не может отрешиться от этого ощущения сна. Ну а как выйдет из этого состояния — ничего не помнит. Если бы не странные взгляды коллег, до сих пор бы считал, что ничего особого с ним не происходит.
Дверь распахнулась, и на пороге возник Иван Разбой. По тому, как он замер и стал дико озираться по сторонам, было ясно: снова тот самый случай. Григорий подмигнул сотоварищам и начал в своей манере:
— Ввожу в курс дела. Это — Кирилл Белозёров. Я…
Но Разбой не стал слушать. Он бросился к Григорию и схватил того за руки.
— Пимский! Так ты жив-здоров! Слава богу! Ну и переполох ты всем устроил!
Григорий Цареград не любил неожиданных сюрпризов, он поморщился, но заговорил с Разбоем спокойно:
— Что именно, Иван? — спросил он. — Какой переполох?
— Ну как же… Во всех вечерних газетах — «Таинственное исчезновение. Из запертой изнутри квартиры загадочно исчезает приват-доцент…»
— Да-а, вот так номер, — присвистнул Марк Самохвалов.
— Ну, я пошел, — очнулся от сонного наваждения Иван Разбой. — Мне еще к шефу на доклад. А чего это вы какие-то заторможенные? Или случилось что?
Ему никто не ответил. Разбой пожал плечами и вышел.
— Хорошие же тебе сны снятся, Разбой, — сказал вслед ему Марк. — Ну, и куда ж ты там делся? — посмотрел он на Григория.
Тот пожал плечами:
— Думаешь, сны для меня закончились?
Марк Самохвалов строго глянул на него:
— Не всё так просто, как тебе философствуется, парень. В общем так — ночевать будешь здесь, в институте, со мной, — Самохвалов кивнул на диван. — Вот здесь. Мне сегодня всё равно на печи дежурить. Магниторезистивные лантаниды выпекаем, будь они неладны.
— А ты?
— А я вот в кресле, за компом. Поиграю, пульку распишу.
— С машиной играть — только время тратить, — заметил Григорий. — Со мной играть тоже не предлагаю…