Двойной без сахара
Шрифт:
Глава 46 "Гвоздь сельской программы"
— The man who has luck in the morning has luck in the afternoon, — Шон отбросил пустую упаковку, не найдя в ней то, что нам требовалось. Комичность моменту добавляла серьезность голоса, которым он озвучил пословицу. Я не сдержала улыбки, хотя была раздосадована не меньше его, но пришлось смеяться в голос, когда Шон развил свою мысль: — If you’re enough lucky to be Irish… You’re lucky enough! (Если человеку повезло утром, ему повезет и вечером. Если тебе посчастливилось родиться ирландцем,
Он схватил подушку и швырнул в меня. К счастью, я не отклонилась, потому что за мной была лампа.
— Черт тебя дери, Лана! Теперь мне придется разбить чужую машину! Лампа обошлась бы дешевле!
Я прикрыла грудь подушкой и уткнулась в нее носом, не в силах прекратить смеяться. В полумраке спальни Шон казался намного моложе, потому что не видно было ни морщинок, ни седины, а как только открывал рот — сразу можно было отправлять в школу!
— Скажи, ты и вправду веришь в ирландскую невезучесть?
— В свою везучесть не верю точно. Иначе купил бы новую пачку!
— У меня безопасные дни, чего ты нервничаешь?
— И сколько раз за последние пять лет ты ими пользовалась? — задал Шон вопрос голосом обвинителя, и пришлось сознаться, что я не пользовалась ими даже до развода. — И мы тоже не будем рисковать. Нет, так нет… Вообще пора вставать. Ты обещала готовить завтраки, но раз сегодня у нас ничего нет, то я, так и быть, достану из холодильника йогурты и заварю чай. А ты пока собери нам на пару дней одежды в мой рюкзак.
Он взял чистую рубашку и ушел в ванную. Я же улеглась на две подушки и с закрытыми глазами слушала шум льющейся воды, не желая думать про предстоящую встречу с Джеймсом. На месте Шона я, наверное, тоже перестала бы верить в удачу.
— Лана, — Шон, уже одетый, вырос в дверях спальни. — Сколько дней у тебя обычно цикл? — Я подняла голову с подушки и беззвучно открыла рот. — Я просто хочу знать, как долго мне еще нервничать.
Теперь был мой черед швырнуть подушку.
— Иджит! Мы с тобой покрывало стирали!
Шон поймал и отправил обратно, не целясь в лампу.
— Так трудно ответить?
— Я не слежу. Не было необходимости. Но скоро узнаем. Ты ведь помнишь первый день?
— Помню. У меня хорошая память на цифры.
— Говорят, музыка и математика взаимосвязаны… Но что ты тогда в бухгалтерию не подался, раз такой счетовод?
— Я не люблю цифры, — ответил Шон абсолютно серьезно. — Просто иногда необходимо считать. И не только, хватит ли денег до конца месяца. Если бы я не знал, когда у Кары должны были начаться месячные, я бы и про сына не узнал.
— Шон, прошу… Я и так слишком много про вас знаю. Не надо. Это как в замочную скважину подглядывать, я не хочу этих подробностей. И, главное, ничего ж не изменить. Джеймс…
Но Шон не дал мне договорить:
— Изменить! Твой отношение ко мне. Не думай, что я отказался от Джеймса без боя.
— Я уверена, что у тебя были веские причины это сделать, — Ия действительно нисколько в этом не сомневалась. — Все, хватит! Если тебе надо об этом говорить, иди к психологу!
Шон развернулся и вышел. Я схватила его вчерашнюю рубашку, завернулась в нее и побежала догонять.
— Я все понял! — отчеканил Шон, шарахнув дверью холодильника.
Плитка на кухне под босыми ногами казалась ледяной, но я стояла перед Шоном, скрестив на груди руки, чтобы превратить рубашку в халатик, и ждала, что он заговорит. Однако не дождалась.
— Шон, извини! — Я, видимо, сильно его обидела. — Это было грубо. Я не хотела. Просто пойми, нельзя трясти грязным бельем людей, с которыми мне предстоит познакомиться. Это нечестно. Позволь им самим себя представить. Это не незнакомцы, с которыми видишься один раз, это люди, с которыми завязан на всю жизнь.
Под тяжелым взглядом Шона я осеклась.
— Ты хоть поняла, что только что сказала?
Я поджала губы. Это вылетело само.
— Ну… — Надо как-то справиться с неловкостью и не сгореть под его испепеляющим взглядом. — В январе я к ним поеду точно и в июне… А потом, кто знает… Шон, не придирайся к словам! — почти закричала я. — Пожалуйста, думай о нас, о нас в будущем, а не о себе и Каре в прошлом. Мне неприятно, понимаешь? Будто ты сравниваешь меня с ней, и я ей проигрываю, потому ты и рассказываешь о Каре только плохое, пытаясь забыть то хорошее, что у вас, конечно же, было. Как-то так, Шон. Мы же вчера поставили точку. Я надеялась на это…
— Мне тоже больно, — Шон сжал мне плечи. — И будет еще больнее, если ты узнаешь это от Кары или Джорджа. Они могут видеть это немного иначе, чем это было для меня, а мне важно не упасть в твоих глазах. Дорога дальняя. Нам все равно надо будет о чем-то говорить. Выслушай, и я обещаю после говорить только о нас. Мне безумно хочется употреблять в разговорах местоимение «мы». Ты мне веришь?
Я кивнула. Мы позавтракали. Мы прибрали чужую квартиру. Мы закрыли окна и дверь. И он положил ключ себе в рюкзак. Что-то Шон все равно собирался делать сам, без меня.
Ехать пришлось долго, до конечной. Сначала мы молча пялились в окно, и я старалась смотреть сквозь его отражение в стекле на мелькающие станции. Кулак Шона лежал на моих коленях, и пальцы в его хватке даже онемели. Он хочет говорить, но не может, видимо, подобрать верные слова или фильтрует ненужные подробности. Так и доедем до своей станции, не сказав друг другу и слова.
— Лана, — Я даже вздрогнула от его тихого голоса. — Я знал, что она уйдет еще до того, как Кара это сказала. Даже до той дурацкой песни. Два месяца мы жили, словно чужие. Я приходил домой, и она старалась оказаться где угодно: на стуле, чтобы достать что-то с верхней полки, в ванной и даже с ножом в руке… Даже, с ножом… И только для того, чтобы избежать моего поцелуя. То у них в магазине красили, и у нее к вечеру болела голова, то она якобы простывала на каждый дождик, то собака спала беспокойно, и она брала ее в кровать… А то говорила, что ей надо читать или делать уроки до середины ночи — она засыпала на диване или же на самом краю кровати, но всегда умудрялась встать раньше меня, приготовить завтрак и сбежать.