Двойной без сахара
Шрифт:
Шон еще сильнее сжал мою руку, и даже мягкое кресло сделалось твердым.
— Джеймс получился совершенно случайно. Он не дитя любви. Он дитя злости. Моей. Я уже не был мальчишкой и понимал, что делаю то, что нельзя делать с женщиной. Нельзя брать ее против воли, даже если она живет с тобой столько лет. Кара пыталась образумить меня словами, даже ударила, но в итоге сдалась. А потом я увидел на ее глазах слезы и ушел. Просидел до утра на лестнице, выкурил целую пачку, свою последнюю. Потом я не мог взять в рот сигареты, не думая о той ночи. Я себя ненавидел. Но при этом не извинился. Мне казалось, что это только все усугубит. Я думал… Я верил, что Кара все поняла и простила меня. Но она не простила. Я думаю, тогда она окончательно решила уйти к Джорджу. До этого случая она пыталась мириться с ситуацией. Да, мы не были женаты официально, но для нас это не имело особого значения, потому уйти было равносильно разводу, который в семьях наших родителей оставался табу, даже когда в стране его наконец разрешили. Или она жалела меня и боролась со своим чувством к Джорджу Милтону, но оно побеждало, и я стал ей противен на физическом уровне. Это я сейчас тебе говорю про Джорджа, а тогда у меня и
Я кивнула, хотя Шон не мог заметить моего кивка — он стирал в кровь мне пальцы непрестанным поглаживанием.
— В фильмах принято оставлять записки, и Кара действительно могла уйти, пока я был в офисе, но она собрала вещи в чемодан и свои книги с тетрадями в рюкзак и стала ждать меня. Даже ужин приготовила, хотя делить его со мной не входило в ее планы. Она знала точное время моего прихода и вызвала такси в аэропорт, оставив для прощания не больше двадцати минут. Ей не нужны были мои оправдания. Она собиралась поставить меня перед фактом. Знаешь, — рука Шона оказалась у меня за спиной, и пришлось повернуться к нему, едва не соскочив с кресла, — я даже не удивился. Сейчас понимаю, что это был шок, от которого я долго не мог отойти. Не спрашивай почему и как это случилось, но факт остается фактом, я провалился в параллельный мир, в котором не было боли, которую я испытал, когда она закрыла дверь. Я ничего не почувствовал, когда она сказала, что едет к другому, что он встретит ее в Дублине, и потом они уедут к нему в Лондон навсегда. Больно было, когда я спросил, в чем причина такого скорого отъезда — не в ее ли беременности? Она рассмеялась и сказала, что не спала с Джорджем, но собирается это сделать в Дублине. И тогда я сказал, что у нее четыре дня задержки. Я сосчитал. Она побелела и выдала, что это ничего не меняет. Если она действительно беременна, то в Лондоне есть врачи. Она не останется со мной, потому что больше не любит. Я просил, я умолял, я стоял перед ней на коленях, чтобы она дала нам шанс. Ведь этот ребенок, если он был, послан Богом, чтобы мы были вместе. Тогда она напомнила мне, как он был зачат, и что Бога там и близко не было. И что через минуту я передумаю и не захочу ребенка, как не хотел еще час назад. Она хлопнула дверью, и я не побежал за ней. Я никогда не был в аэропорту Корка…
— Шон, нам долго еще ехать?
Я сказала это таким тоном, что можно было б догадаться, что я сыта историей его жизни по горло. Я даже наплевала на руку и откинулась на мягкую спинку сиденья. Но Шон уже не в состоянии был заткнуть свой фонтан:
— Чтобы не застревать между рилом и джигой, в деревне все поздравляли родителей Кары со свадьбой дочери и рождением первенца. Я хорошо считаю. Это не мог быть сын Джорджа. Она не сделала аборт, как обещала. Я вышел из одного шока и впал в другой. Как, как взрослый мужик мог купиться на обман? Это ж элементарная математика. Или же Кара соврала, что не спала со своим англичанином, пока была со мной. Я должен был найти ее, но не мог заявиться к ее родителям и потребовать адрес. И не мог попросить помощи у Падди, не сказав, зачем ищу ее. Но теперь я хотя бы знал имя. В пьяном угаре я перерывал базы данных, и круг подозреваемых быстро сужался. В Лондон я приехал, имея на руках пять адресов. Я играл в детектива. Я следил за домами. И в итоге я нашел Кару и ребенка. Я надеялся, что она выйдет с ним гулять, но нет… Тогда я позвонил в дверь. Она увидела меня в окно и сказала, что вызовет полицию. Я умолял открыть или хотя бы поговорить со мной из-за двери. Ребенок плакал. Дверь оставалась закрытой. Она позвонила мужу. Он приехал довольно быстро и открыл дверь, но не пустил меня дальше гостиной и не показал ребенка. Только свидетельство о рождении, где в графе отца стояло его имя. Джордж всего на десять лет меня старше, а смотрел так, будто я во внуки ему годился. Такого пренебрежения во взгляде, направленном на меня, я еще не видел. Он сказал, что ребенок рожден в браке и в любом случае по закону принадлежит ему, и мне будет довольно сложно вытребовать у суда разрешение на тест. И даже в этом случае, чего ты, мальчик, добьешься? Разрешение видеться с сыном? А для чего? Что ты можешь дать этому ребенку? У меня не было ответа, но я повторил просьбу увидеть моего сына. Джордж молча указал мне на дверь. Я подчинился. Он видел перед собой то, что видел. То, чем я был. На прощание Джордж сказал, что обещал Каре любить Джеймса, как собственного ребенка, и так и будет. Так что тебе, Шон Мур, лучше забыть этот адрес и попытаться стать человеком хотя бы внешне. Да, да, этот холеный человек в серой тройке побрезговал принять протянутую мной руку. Тогда я сказал ему, что этот ребенок мой и всегда будет моим, хочет он того или нет. Джордж рассмеялся и закрыл дверь. Я не знал, что делать, потому просто вернулся домой. Но там меня ждал сюрприз. Кара позвонила родителям и сказал им, что я тронулся умом, угрожал ей и много чего еще и ни слова о ребенке. Ее отец вызвал меня на разговор и пригрозил, что если я не оставлю в покое его дочь, заявить в Гарду на моего отца и свидетельствовать против него в деле по убийству моего деда. Я не знал, что он на самом деле может, но испугался. Я сидел на могиле деда и плакал: как же я смогу быть хорошим отцом, если подставлю собственного. Подставлю во второй раз. Ведь все это из-за меня. И мой ребенок носит английскую фамилию из-за меня. Я снова был на грани, и если бы не приехал Деклан и не забрал меня, я б покончил с собой, это точно. Но он вытащил меня из пустоты, и тогда я подумал, что если стану кем-то, Кара передумает. Я получил степень и приехал в Лондон. Увы, Кары не было дома. Она только родила, и с детьми жила в доме свекрови в Шериф Хаттоне. Но Джордж пригласил меня войти и даже предложил выпить. От сигары я отказался, потому что не курил. Джордж сказал, что рад перемене в моем внешнем виде. И спросил, что бы я хотел для своего ребенка: чтобы он называл дядей того, с кем живет в доме, и папой того, кого видит пару раз в год, или наоборот? Я сказал, что не претендую на ребенка, но все же хотел бы увидеть его хотя бы раз, только в тайне от всех. Лицо Джорджа сделалось каменным. Пришлось рассказать про свою семью и угрозу отца Кары. Джордж молчал минуту, а потом сказал, что ему очень жаль, что все так получилось и, наверное, я не такой плохой, как рассказывала Кара, но уже ничего не исправить. Однако для успокоения совести он может войти со мной в сделку и дать даже больше, чем я получу в результате суда. Он даст мне возможность заслужить любовь сына, ведь то, что я один раз забыл надеть резинку, не делает меня автоматом любимым папочкой. Только я должен играть роль кузена Кары. Я спросил, почему? Я могу просто быть другом его отца. Я тогда еле сумел произнести это слово. Джордж ответил таким же мертвым голосом, что Джеймс моя копия. Я не знаю, что сказала ему Кара про наш договор. Она все эти годы довольно хорошо играет роль радушной хозяйки, когда я в их доме. Вот так… Я тоже играю там роль. Вилтоны не знают, что я бросил преподавание. Не выдавай меня.
— Ты уже вернулся в университет.
— Пока не подписан контракт, я безработный профессор.
— Шон, — я давно не выдыхала его имя с таким облегчением. — От меня они ничего не узнают. И от тебя, я надеюсь, я больше ничего не узнаю. Хватит!
— Я уложился, — расхохотался Шон так громко, что мне пришлось даже оглянуться. — Следующая остановка — конечная.
И вот мы оказались на отшибе Лондона. За главной и единственной улочкой с кафе и магазинчиками, напомнившей мне немного ирландскую деревеньку, начинались поля. Мы зашли в конфетный магазин — у меня глаза разбежались, глядя на полки, полные всевозможных сладостей, но Шон направился прямо к деревянной стойке и принялся называть сорта шоколада с таким хорошим британским выговором, что мне смеяться захотелось, а потом обернулся ко мне и спросил со страшным ирландским акцентом, не хочу ли я конфет с лакрицей. Я в страхе отступила от стойки.
— Я согласен. У Джорджа жуткий вкус, но я честно пытаюсь подсадить Джеймса на шоколад.
Продавщица отвесила два кулька красных и черных конфет и сложила в пакет неимоверное количество шоколадок. Мне захотелось заткнуть уши, когда она озвучила сумму.
— Шон, ты рехнулся? — спросила я шепотом и получила в ответ кивок.
— Половина для тебя. Мне кажется, я подкупил тебя шоколадом из этой лавки.
Пришлось ударить его в спину— быстрее выйдем вон, а то еще чего-нибудь купит. Но кофе я все-таки позволила ему купить, и мы допили его, пока шли до дома Вилтонов. Пришлось спуститься в дикий кирпичный пешеходный переход под трассой, за которой начинался деревенский район коттеджей. Все двухэтажные, почти что одинаковой кладки. Выложенные кирпичиками подъездные дорожки, пышные цветы под окнами и высокие решетки, отгораживающие частные владения от дороги. Шон позвонил в один дом и назвал имя. Хозяйка вынесла ему ключи, и Шон открыл соседние ворота. Потом отнес в мусор пустые стаканы и кинул рюкзак в багажник «Ауди».
Впереди меня ждали два с лишним часа рассказов про Джеймса, но в них не было и намека на грусть. Шон улыбался, и когда проверял дорогу перед заездом на очередной раундэбаут, я успевала ответить ему такой же счастливой улыбкой. Я радовалась его хорошему настроению, которое не испортил даже короткий дождь. Наверное, потому, что после него по небу протянулась яркая радуга. Пусть в Англии и не было лепреконов, прячущих на конце радуги горшок с золотом, поля и холмы вокруг оставались ярко-зелеными, но были лишены ирландской ядовитости, по которой я успела соскучиться в этой умиротворенной пустыне.
— Лана, мне нужно снять наличные. На ферме они нам потребуются.
Мы проезжали сквозь очередную захолустную деревеньку, и Шон запарковал машину на тротуаре подле невзрачного здания почты.
— Сколько надо? У меня есть фунты.
Губы Шона потеряли улыбку и выплюнули мне в лицо:
— Я не прикоснусь к твоим деньгам.
Хорошо, что он не сказал, потому что… Я не хотела подобных уточнений, но молчание тоже сумело ранить. Моих денег у меня пока не было. А деньги Шона таяли на глазах. Спросить его в лоб, сколько у него есть, я не могла и остановить его безумные траты — тоже. Его слишком много унижали в жизни. И последний месяц я явно добавила в эту копилку. Сейчас надо взвешивать каждое слово. С ним и тем более с Вилтонами.
— Банкомат не работает.
А я-то думала, что Шон вернулся так быстро и с таким постным лицом.
— Клерк сказал, что можно попробовать зайти на почту в соседней деревне.
Я чуть снова не предложила деньги, но вовремя прикусила язык. Мы стали пробираться закоулками к дороге. Улочки казались еще уже ирландских. С двух сторон припаркованы машины — как здесь можно разъехаться! Только заехав на тротуар, что Шон и сделал, поняв, что идущая навстречу машина не собирается этого делать. Тот козел даже скорость не снизил, или мне так показалось, потому что стрелка спидометра «Ауди» упала до нуля. И бах. Я даже в дверь вжалась, хотя удар пришелся на сторону Шона. Кажется, одно кельтское ругательство я выучу очень скоро. Шон заглушил мотор и вышел из машины. Мое сердце остановилось, когда я поняла, что зеркала нет. Но потом выдохнула, сообразив, что оно просто сложилось. Шон отвернул его обратно и почистил рукой.
— Ну…
Он улыбнулся в ответ и пристегнул ремень.
— Ты приносишь мне счастье. Ни царапины.
Я прикрыла глаза, но выдохнуть не успела. Поцелуй был коротким, но таким сладкий. Без всякого шоколада…
— Может, не поедем на почту? — спросила я лукаво.
— Может, и не поедем. Испытывать судьбу два раза не стоит.
На ферму мы приехали в числе последних и пришлось парковаться на противоположном конце поля, а потом преодолеть еще длинную тропу, которой мне не хватило, чтобы понять, за что я только что отдала семьдесят евро — американцы себе подобной наглости на сельских ярмарках не позволяют.
— Это их единственное развлечение, — улыбнулся Шон. — А вообще-то фермеры здесь заключают сделки. Покупают животных на разведение. И если бы я разбирался в тракторах, то смог бы провести для тебя экскурсию в секции сельскохозяйственной техники…
— Знаешь, Шон, — перебила я без улыбки. — Я несказанно рада, что ты не разбираешься в тракторах. Надеюсь, хоть музыка здесь будет?
— Будет. Заунывная английская волынка.
— Шон, извини, — Я взяла его под руку. — Я знаю, зачем мы здесь. Просто я тоже нервничаю. И мне уже жарко в джемпере.