Двуглавый орел
Шрифт:
Я отметил несколько городков, над которыми мы пролетали — Портогруаро, Латисана, Сан-Дона, а также реки, стекающие с Альп и уже выходящие из берегов от осенних дождей, — Тальяменто, Ауса, Ливенца и Пьяве. Время от времени я отвлекался от изучения карты и проверял, не появились ли в небе вокруг вражеские аэропланы. Но за весь полёт я увидел лишь одинокий биплан вдалеке. Заметив нас, он развернулся и исчез — вполне возможно, он был нашим.
План состоял в том, что в непосредственной близости к городу Местре мы резко поворачиваем на юг, а затем пикируем для атаки на мост с малой высоты, подлетая со стороны суши. Но лишь когда мы вынырнули из-за прикрытия низко нависшей тучи к западу от Сан-Доны, я осознал, что, как
Мы прорвались через последние лёгкие завитки облаков и вышли на неяркий солнечный свет венецианского осеннего утра. Я посмотрел вниз и вместо просторных сырых полей увидел безбрежную, тусклую, как олово, лагуну восточнее Венеции, причудливо изрезанную множеством ручьёв и речушек, усеянную тёмными островками камыша и осоки. Я не собирался останавливаться, нацарапал в блокноте "Quo vademus?" ("Куда пойдём?") и сунул Тотту под руку.
Он взглянул на записку, потом написал ответ в блокноте. Я прочёл: "Aspice ad septentriones versus" — "Посмотрите на север". Я послушно посмотрел и в очередной раз понял, как выручало нас лётное чутьё Тотта. Восточнее Местре колыхался и покачивался огромный барьер из привязных аэростатов — три линии, одна за другой, да ещё и распределённые по высоте примерно от тысячи до четырёх тысяч метров. Офицер из службы воздушной разведки не упоминал о них, когда мы планировали налет.
Если бы мы следовали по запланированному маршруту, то вышли бы из облаков прямо посреди них, изрезали крылья о стальные тросы, свалились вниз и встретили смерть, не успев сообразить, что случилось.
Кажется, теперь благодаря Тотту мы нашли способ пробраться через последнюю лазейку в воздушной обороне Венеции. Думаю, именно в этот момент я принял окончательное решение прекратить попытки управлять с заднего сидения и положиться на пилота, понимая, что если я и не в самых надёжных руках — всё-таки, летать с Тоттом было страшновато — то, по крайней мере, с тем, кто идет на оправданный риск. Похоже, он решил не пытаться атаковать мост со стороны суши. Вообще-то, когда за простором лагуны перед нами появились купола и башни города, стало ясно, что мы собираемся подойти в нему совершенно по-другому — и на чрезвычайно малой высоте.
Мы скользили над водой на высоте примерно метров в десять. Я наблюдал, как стаи испуганных водоплавающих птиц с криком поднимаются в воздух, когда мы с рёвом проносились над ними. Помимо необычного противовоздушного моста, там было ещё несколько зениток на баржах среди тростника, так плохо замаскированных, что их легко было обойти.
Несколько раз в нас беспорядочно стреляли, но безрезультатно. Я увидел в небе дугу сигнальной ракеты, выпущенной нам вслед. Венеция предупреждена о нашем приближении, и без сомнения, нас ждал тёплый приём.
Когда приближаешься к Венеции с моря, открывается прекрасный вид, думаю, один из лучших в мире: слева — канал Сан-Марко с островом Сан-Джорджио-Маджоре, справа — набережная Рива-дельи-Скьявони, а впереди — базилика Мадонна-делла-Салюте.
И всё же, думаю, из миллионов туристов, смотревших на неё за прошедшие столетия, никто не видел и не увидит Венецию так, как мы, когда в бледном свете того октябрьского утра на полной скорости неслись в нескольких метрах над волнами на хлипком биплане из дерева и парусины, под гром Судного Дня — с берега и стоящих на якоре кораблей в нас палили из всего имеющегося оружия. Это было очень страшно и в то же время дико возбуждало — пулемётные очереди, огонь из винтовок со всех сторон и оранжево-жёлтые вспышки зенитных снарядов, рвущихся над нами — артиллеристы пытались стрелять ниже, чтобы нас сбить.
Мы с неслись сквозь завывание ветра, я смотрел вперёд: вверх — через плечо Тотта, вниз — со стороны капота двигателя. Внезапно впереди появились знакомые очертания, и в голове мелькнула странная и страшная
Мы рванули вперёд, минуя крыши домов и внезапно возникшую под нами щель Гранд-канала, я вцепился в рычаг сброса бомб и пытался разглядеть впереди стеклянную крышу вокзала Санта-Лючия. Я до сих пор ярко помню картинку, которую мельком увидел, глянув вниз — итальянский офицер на крыше, стреляющий в нас из пистолета, а другой рукой подтягивающий брюки, и женщина, метнувшаяся в ужасе прятаться за дымоход. Мы резко вильнули, чтобы обогнуть купол церкви.
Да, вот он, вокзал! Отсюда мы сможем сбросить бомбы на мост, не заходя сбоку. Я подождал, пока под нами не исчезли станционные навесы, потом резко дёрнул рычаг и ощутил, как аэроплан подпрыгнул, освобождаясь от тяжести двух бомб.
Позади полыхнул взрыв, поднялись огромные клубы дыма, Тотт сделал крутой вираж, и мы рванули прочь, пытаясь уклониться от огня зенитных батарей на берегу, в конце моста. Задача выполнена, теперь мы могли полностью посвятить себя спасению собственной шкуры. Кстати, позже я узнал, что одна из бомб повредила опору моста, а другая приземлилась в береговой ил и не взорвалась.
Однако движение между Венецией и материком было прервано на полчаса, пока там работали итальянские сапёры.
Нам как-то удалось набрать высоту, избежав огня зенитных батарей снизу. Могу лишь предполагать — они не смогли сбить нас потому, что ждали нападения только со стороны берега, и мы застали их врасплох.
Так или иначе, через пять минут мы уже были свободны и летели над сушей. За нами погнался истребитель с аэродрома Альбероне, но мы значительно его опережали, а "Бранденбургер", избавившись от бомб, был ненамного медлительнее "Ньюпора" в горизонтальном полёте. Мы направились через сельскую местность к реке Брента, намереваясь лететь над ней до альпийского предгорья, к Бассано. После этого было бы совсем нетрудно пролететь над горными долинами, пересечь линию фронта и добраться до Перджине.
Мы набирали высоту над Кампосампьеро — однообразным простором осушенных болот восточнее Бренты. Чтобы достичь реки и повернуть на север, нам хватило бы и получаса — если бы внезапно двигатель не начал кашлять и глохнуть.
Вскоре обороты двигателя упали, мы стали терять высоту. Судя по звуку, я предположил, что проблема в зажигании — во всяком случае, все цилиндры, похоже, работали, но так прерывисто, что двигатель дрожал и трясся, как бетономешалка. Что ж, ничего не поделаешь, оставалось только приземлиться и попробовать самостоятельно решить проблему, а потом снова подняться в воздух, прежде чем нас заметят. Я посмотрел вниз. По крайней мере, окрестные поля выглядели ровными — в основном, зелёные пастбища и несколько деревень. Я тронул Тотта за плечо и указал вниз.
Он кивнул, и через пару минут мы, сотрясаясь, снижались на самый длинный участок луга, какой мне удалось найти. Понимаю, что приземление на поле, на вражеской территории, кажется весьма рискованным, но полёты тогда были не похожи на нынешние, и аварийное приземление было таким обычным делом, что не заслуживало внимания.
Нашему "Бранденбургеру" с высокими колёсами, хорошо пружинящей опорой шасси и послепосадочным пробегом не длиннее футбольного поля была не особенно страшна вынужденная посадка — вообще-то, он, наверное, безо всякого ущерба смог бы приземлиться и на свежей пашне. Во всяком случае, ровное травяное поле, на которое мы приземлились, было во всех отношениях предпочтительнее изрезанного колеями и усеянного булыжниками участка бывшей пашни, торжественно именуемого лётным полем австро-венгерских ВВС Капровидза.