Двуглавый орел
Шрифт:
Должно быть, их сделали из какого-нибудь ущербного сплава военного времени, и они износились от постоянного искрения. По действующим инструкциям полагалось заменять все магнето каждые пятьдесят часов налёта, чтобы они всегда были как новенькие; но в последний месяц фельдфебель Прокеш вынужден был проигнорировать эти указания из-за нехватки запчастей с авиабазы. Сейчас я мог лишь снять два контактных блока, насколько возможно зачистить их напильником, потом собрать всё снова и уповать на лучшее.
И только ко второй половине дня мы, наконец, поставили на место панели капота и подготовились к отлёту. Пока я корпел над магнето, я вынужден был отвечать на градом сыпавшиеся неудобные вопросы жителей деревни, которых теперь уже обступили женщины и дети.
— Ваш напарник совсем не разговаривает, что ли? Он глухонемой?
— Нет, просто он немного молчаливый, это да, но зато — отличный пилот. И к тому же он сардинец.
— Сардинец? А по мне — больше смахивает на обезьяну. Тогда пусть скажет что-нибудь на сардинском.
В отчаянии я повернулся к Тотту и прошептал на латыни:
— Toth, di aliquid, per misericordiam Dei — Тотт, ради Бога, скажи хоть что-нибудь.
Он выдал несколько фраз на мадьярском.
— Ни слова не разберешь. Вот так всегда с этими сардинцами, все они мавры, свиньи невежественные. Даже хуже сицилийцев.
В конце концов, мы были готовы. Я повернул винт, и со второй попытки, к моему облегчению, двигатель вернулся к жизни, заработав пусть и не с идеальной плавностью, но, безусловно, вполне хорошо, чтобы долететь над горами до Перджине.
Пока я залезал в кабину за Тоттом, мотор разогрелся, прижимая шасси к бревнам, которые мы засунули под колеса в качестве тормозных колодок. Староста поднялся следом за мной и передал большую плетеную корзину, накрытую тканью. Там лежало несколько буханок хлеба, сыр, большая копченая деревенская колбаса и бутылка темного местного вина в соломенной оплетке. Я обернулся поблагодарить его, стыдясь того, что вынужден обманывать этих простых людей. Внезапно меня поразила ужасная мысль.
А что, если потом пойдут слухи, и власти обвинят их в пособничестве и помощи врагу? Насколько я знал от итальянских военных, ссылка на чудовищное невежество вряд ли спасет их от армейского штрафбата.
— Немного провизии вам в дорогу, — прокричал староста сквозь шум двигателя, — не забудьте прислать нам открытку, когда вернётесь в Австрию.
Я на несколько мгновений лишился дара речи.
— В Австрию... но... мы итальянцы...
— Не вешай мне лапшу на уши, австрияк. Может, мы тут и бедные, но не тупые.
— Но... почему же тогда вы нам помогли?
— Все в этой деревне — анархо-синдикалисты. Все, кто против помещиков и карабинеров — наши друзья. Если бы мы жили в Австрии, то совершенно так же помогли бы итальянским пилотам. Потому у нас и священника нет — мы сожгли эту сволочь лет десять назад, и с тех пор ни один чернорясник не осмелился сунуть нос в эти края. А потом подойдет черед и помещиков, а дальше и революция. Вот, возьмите немного чтива для вашей борьбы, — он сунул мне в руку кипу бумаг с брошюрами типа "Предостережение собственникам" Прудона и "Бесполезность законов" князя Кропоткина.
Имелась там и парочка экземпляров газеты "Мятеж". Я глянул на последнюю страницу одной из них и увидел статью, озаглавленную "Домашняя химия, № 35. Получение нитроглицерина".
— Ну ладно, — продолжил крестьянин, — вам пора в путь, пока не прибыли карабинеры, и благодарите судьбу, что приземлились в наших краях, а не где-то еще.
Мы пожали друг другу руки, и я поблагодарил его. Итальянец спрыгнул на землю, а Тотт запустил двигатель. Когда мы покатили по полю, анархисты замахали руками и поприветствовали нас поднятыми кулаками.
— Arrivederci! — крикнул староста. — И помните, человечество никогда не будет счастливо, пока не повесит последнего священника на кишках последнего короля. Когда вернетесь домой, передайте от нашего имени своему престарелому императору, что когда мы покончим с королем Витторио Короткозадым, то он следующий на очереди!
Мы поднимались над полем под птичий гомон в тополях внизу, а крестьяне махали нам на прощание. За прошедшие с тех пор годы я никогда не слышал, чтобы об анархистах упоминали иначе как о волках в человеческом облике — бомбометатели, убийцы, враги человеческого рода. Это были единственные анархисты, с которыми мне довелось встретиться, и должен сказать, они обошлись с нами вполне доброжелательно.
В тот день около трех часов мы приземлились на аэродроме Перджине после обычного полета, следуя вдоль реки Брента до Бассано-дель-Граппы, затем перелетели через холмы и линию фронта, пока не увидели мерцающие вдалеке озера Кальдонаццо. Аэродром Перджине, где базировалась седьмая эскадрилья, был примитивнейшим, как и все другие аэродромы на итальянском фронте в те дни: бугристое травяное поле, окруженное нагромождением деревянных домиков и брезентовых ангаров.
От Капровидзы его отличал опасный заход на посадку вдоль увитой виноградником горы с довольно грубым замком девятнадцатого века, пародией на стиль Ренессанса, на полпути. Из-за нисходящих и восходящих от горы потоков теплого воздуха аэроплан скакал и подпрыгивал, словно резиновый мячик, когда Тотт вел его на посадку.
Вдобавок ко всему, примерно после часа относительно плавного хода снова забарахлил двигатель. Было ясно одно: чтобы пролететь еще километр кружного пути обратно в Капровидзу, нам придется заменить магнето. Лететь над Альпами в октябре — достаточно рискованное предприятие и без борьбы с перебоями в работе двигателя.
Тотт вырулил к стоянке аэропланов перед ангарами (я шел рядом и направлял его, поскольку у него не было переднего обзора). Я решил доложиться командиру Седьмой эскадрильи и отдать аэроплан в их мастерскую, а потом позвонить по телефону в Капровидзу и сообщить, что миссия прошла успешно, но мы доберемся до дома поздно.
Тотт выключил двигатель и неуклюже выбрался из кабины, с красными глазами и измазанным лицом, после четырёх часов в воздухе и трёх или около того, проведённых на грязном поле, пока я возился с контактами. Он потягивался и зевал, а я подошёл к ступенькам канцелярии. Приземляясь, мы выстрелили жёлтой и белой ракетами, как положено, но никто не следил за нашей посадкой. Да и вообще никого не было видно, так что я подумал, не случилась ли здесь вспышка холеры?
Может, союзники выбрали это место для испытания луча смерти или какого-нибудь ужасного нового отравляющего газа, от которого жертвы просто испаряются? Я заглянул в канцелярию. На меня бросил взгляд молодой оберлейтенант в расстёгнутом кителе и со спущенными подтяжками. Он даже не потрудился встать из-за стола.