Двуликий бог. Книга 2
Шрифт:
— Госпожа, одумайтесь! — продолжала девушка, дрожа от волнения, — я впервые видела её такой уязвимой. — Вам нельзя туда входить! Я не позволю… — добавляла уже тише, срывающимся голосом. Я понимала, откуда произрастала подобная дерзость, и, тем не менее, с возмущением и неудовольствием взглянула на забывшуюся прислужницу. — Велите выгнать меня из дворца, отдать на растерзание, казнить, но я не дам Вам войти в этот зал! Вы пострадаете! — я постаралась высвободить локоть из цепких пальцев удивительно сильной девушки, но руки её, казалось, одеревенели — не представлялось возможным разнять их. Я сжала губы и нашла взглядом Варди, кивнула в сторону смутьянки, отдавая
Стражник посмотрел на меня долгим испытующим взглядом, а затем призвал своего соратника. Непоколебимый мужчина оттащил упирающуюся Рагну в сторону. Я с сочувствием смотрела на неё. Я понимала чувства и мотивы служанки, но она совсем не понимала меня в тот миг. Она мыслила поверхностно. Конечно, Локи опасен в гневе — не нужно быть мудрецом, чтобы понять это. Но что знала только я одна, так это то, что ярость бога огня наиболее разрушительна прежде всего для него самого. И в такие моменты, страшные не только для обитателей пламенного чертога, но и для их повелителя, я одна могла спасти и исцелить его. И он нуждался в спасении. Даже если никогда не решился бы признаться себе в этом. Конечно, я рисковала. Но на сей раз, по крайней мере, я совершала неосторожный поступок осознанно.
— Госпожа, я не смею Вам перечить, — приблизившись, приглушённым голосом начал Варди. — Однако Рагна права: будьте же благоразумны. Позвольте ярости повелителя утихнуть, не подвергайте себя и дитя опасности.
— Она не утихнет, Варди. Ты видел вывороченные двери? Слышишь шум внутри? Что, если после расколотой надвое окажется твоя голова?.. — стражник отступил и склонился. Сообразительный юноша был меньше, нежели Рагна, подвержен влиянию чувств хотя бы потому, что являлся мужчиной и воином. Он умел трезво мыслить и предугадывать последствия. Не желая больше никого слушать, я распахнула двери, вошла в зал и прикрыла их за спиной, пока безрассудная смелость не покинула меня.
На несколько мгновений я очутилась в своём собственном маленьком Муспельхейме. Жар дохнул в лицо, всколыхнул волосы, и в ту же минуту время замедлилось, почти остановилось. Всё вокруг полыхало: дерево, ткани, меха — однако огонь не покачивался из стороны в сторону, а взмывал к самым сводам прямым и ровным столбом, слепя глаза. Сказать, что было жарко, — значит, ничего не сказать, в том неожиданном и страшном пекле я слабела и почти не могла дышать. Предмет драгоценного убранства пролетел над моей головой — я успела пригнуться только потому, что время для меня изменило свой обычный ход. В другом конце зала возвышался Локи. Он стоял ко мне спиной и не заметил, как я вошла. Тело супруга трясло, словно в судороге, волосы и кисти рук его были объяты пламенем: огонь зло вздрагивал, точно жаждал обрести свободу, но что-то всё ещё сдерживало его.
Не скрою: я испугалась. Но боялась я вовсе не гнева супруга, а того, что он постепенно терял власть над своей разрушительной силой. И она желала подчинить его, я понимала это с удивительной ясностью, сама не зная почему. Дай ей волю, и она поглотит не только Локи и золотой чертог, но и весь Асгард. И единственное, что я понимала среди всего этого пылающего ужаса, — Локи сломлен. Я угадывала это по его напряжённой позе, по дрожащим пальцам, по тяжёлому хриплому дыханию. И я умирала от боли. Каждую минуту, что я пробиралась к нему сквозь столпы огня, через острые обломки и утварь, летавшие округ, точно пыль, через жар, и страх, и жжение опалённой кожи. Это не похоже было на правду. Не похоже даже на самый пугающий кошмар. Разве что на последнюю агонию умирающего сознания.
Я
Я очнулась, только когда бессознательно обхватила тело супруга, приникла к нему со спины, грозя обжечься и покалечиться, обняла за пояс и неверными губами произнесла его имя. Локи прогнулся назад, резко откинув голову, согнув руки и сжав побелевшие пальцы в кулаки, точно я причинила ему мучительную боль. На некоторое время он так и замер, словно каменное изваяние, пламя вокруг нас взвилось сильнее и ударило в своды, жаждая обрушить их на наши головы. Меня снова обдало жаром, и боль пронзила тонкое тело. Не похожая на ожог боль… Не резкая, а скорее ноющая, мучительная, точно стягивают кожу, с медленным упоением, слой за слоем. Не выдержав страшной пытки, я приглушённо закричала. Голос звучал далёким эхом, точно и не мой вовсе. Локи рухнул на колени. Пламя опало. Время возвратило себе привычный ход.
Я стояла на полусогнутых ногах ни жива ни мертва и глядела на свои дрожащие руки, поднятые перед лицом. Как ни странно, ожогов на них не было, хотя мне казалось, на всей коже не должно остаться живого места. Боль отступала вместе с последними отсветами пламени, возвращавшегося в отведённое ему место посреди камина. Локи сидел на коленях, склонив голову и едва заметно покачиваясь, будто был не в себе. Руки его без сил свисали вниз, пальцы чуть вздрагивали. По-прежнему задыхаясь, но уже больше от трепета и волнения, я сделала неуверенный шаг вперёд, точно проверяла, могу ли ещё ходить, наклонилась и коснулась плеча мужа. Спутанные рыжие волосы полностью скрывали от меня его лицо, и я почти не слышала его дыхания. Страх овладел мной без остатка.
— Локи… — едва справляясь с голосом, позвала я, стараясь вложить в него всю ту нежность, что осталась внутри. Мужчина вздрогнул, словно давно позабыл собственное имя, а затем с трудом приподнял руку, опустил тонкие пальцы на мою ладонь, так и замершую на его плече, слабо сжал их. Он молчал, и безмолвие становилось невыносимым. Сомкнув приоткрытые губы, свободной ладонью я дотронулась до его взлохмаченных волос и постаралась убрать их от лица. — Повелитель мой, скажи хоть слово… — взмолилась я, наклоняясь ближе. Локи обернулся, взглянул из-за плеча. Едва не закричав, я отшатнулась прочь, отняла руки.
Губы бога лукавства были сшиты ремнями.
Кровоточащие, плотно сомкнутые, болезненно искривлённые, они улыбались. Зловеще и неестественно. При этом глаза Локи смотрели на меня так, что словами не передать. Сколько в них было ненависти, страдания, унижения, но прежде всего отчаяния. Беспросветного непреодолимого отчаяния и безнадёжности. Они блестели. Гордец никогда не позволил бы слезам показаться на глазах, но, клянусь, они блестели в самой их глубине. Сердце моё почти остановилось, дыхание перекрыл ком горечи и собственных слёз, зародившихся даже не в груди, а будто сразу в горле.