Двум смертям не бывать
Шрифт:
«Видно, нам не суждено оказаться в одном гареме, — подумала Жанна. — Или борделе? Какая, впрочем, разница…»
Но, как оказалось, разница была, и очень существенная…
Позже она узнала, что город, привольно раскинувшийся вдоль кромки моря, — Трабзон, большой порт на севере Турции. Жанну купил для своего грязного портового притона отставной турецкий капитан, тот самый маленький пройдоха, который истово торговался с контрабандистами, привезшими в Турцию живой товар.
Притон представлял собой обшарпанный двухэтажный дом, все окна которого выходили во двор. Двор отделялся от внешнего мира двухметровым забором, утыканным острыми
Это было самое дно, тот нижний уровень, откуда был только один выход — на тот свет. Но и этот единственный путь шел через немыслимые физические и моральные страдания.
В борделе проживали десять девушек разного цвета кожи, разных типов — негритянки, японки, белые, желтые, шоколадные… Все они говорили на какой-то дикой смеси английского, французского и турецкого языков, и понять их поначалу не было никакой возможности. Жанна только и смогла узнать, что ее нового хозяина зовут Рувим, а город называется Трабзон, и что отсюда выйти никак нельзя — девушка, с которой Жанна разговаривала, негритянка с плоским носом, выразительно провела ребром ладони по шее. Этот международный жест лучше слов объяснил новенькой ее положение. Надзор за невольницами осуществляла какая-то старуха с клювастым носом, а внизу непрерывно находились четыре мордоворота с кабаньими смуглыми физиономиями. Хозяин борделя, отставной капитан, только собирал деньги с постояльцев и складывал их себе в карман.
На фоне этой грязной конуры, отвратительно вонявшей хлевом, салоникийский балет-шоу «Астрея» теперь казался Лувром. Ни о какой охране рабочей силы здесь и речи не шло. Клиенты могли делать с девушками все, что угодно, иногда их даже забивали до смерти. Товар был довольно дешев и быстро себя окупал. Место выбывшей пустовало недолго. Заведение Рувима посещали самые что ни на есть отбросы общества: матросы с рыболовецких траулеров, приходившие сюда во время недолгих стоянок в порту, контрабандисты, воры, портовые рабочие, мелкие торговцы с рынка и прочая международная рвань. Часто одну проститутку покупала на ночь целая компания матросов. О том, чтобы девушки получали вознаграждение за свой труд, не было и речи — невольницы работали только за еду.
Первым клиентом Жанны оказался какой-то тип с гноящимися язвами на теле. Она закричала от ужаса, увидев, какой урод купил на ночь ее тело. Она вырвалась из его жадных рук, выбежала из комнаты и отказалась возвращаться обратно — ее избили и бросили в карцер.
Целый день в глухом подвале без окон Жанна смотрела, как огромная крыса, шевеля длинным противным хвостом, подбирается к ней в надежде, что жертва рано или поздно обессилеет, и тогда можно будет отгрызть от свежей плоти хоть кусочек. Строптивую рабыню кормили хлебом и водой, надеясь, что рано или поздно она образумится. А вечером ее вновь вывели из подвала и отправили в комнаты — там ждал очередной клиент…
За неделю девушка побывала в карцере несколько раз… Все же это было немного лучше, чем узкая и длинная, похожая на гроб комнатушка, где на продавленной кровати, грязно ухмыляясь, ее поджидал смуглый тип с ножичком в руке, — он любил добавлять остроту своим постельным упражнениям, нанося глубокие порезы на тело ангажированной девушки. Этого клиента в борделе знали хорошо. Девушки побаивались его. Любая из них могла
Жанна была новенькая и не понимала, что это за тип, от которого проститутки в ужасе прячутся по комнатам… Хозяин, лопоча по-своему, похлопал ее по спине, набивая цену. Клиент оскалил в улыбке свои кривые желтоватые зубы. Его вислые черные усы угрожающе встопорщились. Очевидно, ему понравился предлагаемый товар. Точно бисером сыпля гладкими быстрыми словами, хозяин подтолкнул девушку к вислоусому… Они стали подниматься по лестнице…
Через несколько минут чудовищной силы звериный крик потряс весь дом — от крыши до подвала. Обезумев от страха и боли, Жанна вырвалась из комнаты и, крича на турецком «Хайыр, хайыр!», выбежала во двор. Первые свежие порезы украсили ее тело. Но никто не вышел ей на помощь — ведь все в борделе знали, что этот клиент любит погорячее… Вислоусый догнал ее и, намотав волосы на правую руку, потащил наверх. В свободной руке он держал нож, которым легонько щекотал девушку под ребрами, желая взбодрить валившуюся с ног жертву.
Жанна уже плохо понимала, что с ней происходит. Она превратилась в загнанного в угол зверя, потерявшего последние капли рассудка от ужаса и боли. Она металась по комнате, и холодный блеск серебряного лезвия преследовал ее, точно птица, неумолимо пикировавшая сверху и клевавшая ей спину.
— Ийдир, ийдир! — хохотал вислоусый, делал обманное движение, после которого новые кровавые следы появлялись на коже. — By хосума идийор!
Внезапно он настиг ее и повалил на постель, прижимая холодное розоватое лезвие к белой шее. Девушка испуганно затихла под ним. В голове мелькнула короткая мысль: «Конец!» Смерть была так близка и так отвратительна, что у нее похолодело внутри… Густой багровый туман наползал на глаза, застилая перекошенное лицо вислоусого.
Неожиданно из прошлой, давно забытой жизни всплыла полустершаяся картина: тяжелое тело, прижавшее ее к кровати и мешавшее дышать, бессилие и собственное отчаяние, рука, занесенная в темноте, и мелькнувшее, точно белая молния, лезвие кухонного ножа…
Резкий удар коленом неожиданно опрокинул вислоусого навзничь. Нож с металлическим лязгом отлетел к стене, белая тень взметнулась с кровати и через секунду застыла в углу, угрожающе сжимая в руке оружие. Бескровные губы ненавидяще шептали:
— Я же сказала «нет»…
Вислоусый еще пуще расхохотался. Он хохотал, и его черная, покрытая курчавым мехом грудь вздымалась резкими толчками, зловонная яма раскрытого рта обнажила гнилые корешки зубов. Очевидно, сопротивление жертвы входило в непременную часть повседневного ритуала.
Он поднялся с заляпанной кровью постели — огромный, черный, голый — и пошел на Жанну, продолжая выплевывать изо рта раскаты громового хохота.
Девушка еще сильнее сжала нож… Черная раскачивающаяся фигура наплывала на нее все ближе и ближе…
Она кинулась на него первая. Где-то, в далеком уголке сознания, она понимала, что, если убьет своего мучителя, ей не жить, зарежут без суда и следствия и выбросят на съедение дворовым собакам. Страх боролся в ней с испепеляющей ненавистью, затопившей разум…
Нож просвистел в воздухе и белой молнией опустился на черный череп. Быстрое движение рукой — и вислоусый схватился за лицо. Еще два легких взмаха — багровые полосы крест-накрест украсили грудь. Потом еще и еще… Ножик порхал, точно птица, то взмывая в воздух, то опускаясь, чтобы снова клюнуть смуглое тело.