Двуявь
Шрифт:
Он подумал, что насчёт 'художественности' Тоня права. Судя по всему, красивые байки Фархутдинов подготовил заранее - причём индивидуально для каждого из студентов. Он, собственно, этого не скрывал. Вопрос - зачем это было нужно?
Впрочем, сейчас важнее другое - знал ли комитетчик о Юриной 'чёрной метке'? Напрашивается мысль - да, знал, поэтому и устроил поездку, и Юра помог ему отыскать наскальную роспись. Или наоборот - Фархутдинов был в курсе, что именно в этом месте под лишайником есть картинка, и хотел проверить, найдёт ли её студент. И тот
В любом случае, очень трудно поверить, что припадочный комсомолец Самохин наткнулся на рисунок случайно. Таких совпадений просто-напросто не бывает.
Надо выяснить, что означает знак и кому он принадлежит.
Кстати, если на то пошло, щит и меч - эмблема Комитета. Ха-ха.
Правда, там форма щита другая, и меч один, а не два. Да и вообще, комитетский знак на скале - это был бы уже запредельный трэш. Не хватает только стрелочки, нарисованной мелом, с подписью 'штаб'.
Так что эту, с позволения сказать, версию мы отбросим - думать надо в другом направлении. Понять бы ещё, в каком...
– Ну что, - сказала Тоня, - вернёмся в серые будни?
Юра сообразил, что они уже подошли ко входу в учебный корпус.
– Вернёмся, куда ж мы денемся.
Он, пропустив её в вестибюль, шагнул следом. Сканер у входа мигнул зелёным, считав информацию с их браслетов. Вахтерша в будке посмотрела недовольно поверх очков и опять уткнулась в журнал 'Советский экран'; с обложки скалилась звезда 'Отторжения' Стелла Вега в инопланетном гриме - серебристая кожа, сапфировые глаза и белоснежные волосы.
– Тебе на какой этаж?
– спросил Юра.
– На первый, у нас там введение в языкознание.
– А мне на третий. Потом ещё созвонимся.
– Ага, пока.
Она свернула направо и пошла по широкому коридору. Юра, проводив её взглядом, двинулся к лестнице. В голове опять завертелись обрывки сегодняшних разговоров - было смутное ощущение, что в словах чекиста, помимо клюквы, содержалась и вполне конкретна информация, но её никак не удавалось вычленить.
Шагая вверх по ступенькам, он не сразу заметил, что освещение вокруг изменилось, будто сгустились сумерки; птичьи крики за окном стихли. Левая ладонь ощутила холод металла.
Юра скосил глаза и с изумлением обнаружил, что с перил исчезли деревянные поручни. Остались лишь железные стойки, да и те выглядели неважно - гнутые, шаткие, с облупившейся краской. Стены вокруг покрылись грязным налетом, царапинами и надписями (он машинально прочёл ближайшую: 'Меченый - гнида'). Из-за немытых стёкол донёсся шорох, тихий и монотонный, и стало понятно, что на улице дождь. Этажом выше зазвучали шаги - навстречу кто-то спускался. Чтобы его увидеть, Юра повернул голову...
И наваждение развеялось. Словно неведомый режиссёр, спохватившись, отодвинул из поля зрения декорацию, оставшуюся от другого спектакля. Солнечный свет ворвался в окно, которое вновь обрело прозрачность, а воробьи продолжили свой базар.
Страха на этот раз почему-то не было, вместо него пришло понимание, что увиденное
Самохин остановился, пытаясь вспомнить ещё какие-нибудь детали, но безуспешно. Сон опять растворялся, отползал куда-то в тёмный уголок разума, как хищник, который понял, что его обнаружили слишком рано.
Уже привычным движением Юра поднёс к глазам ладонь с меткой. Как и ожидалось, рубцы опять покраснели, но ненадолго: кожа быстро возвращала себе нормальный оттенок.
Выйдя с лестницы на третий этаж, он взглянул на часы - три минуты до конца пары. Коридор был всё ещё пуст, лишь напротив лекционного зала сидела на подоконнике девица в джинсах, кроссовках и чёрной майке. Её тёмные, с лёгкой рыжинкой волосы, обрезанные по-спортивному коротко, топорщились, как антенны.
Звалась она Галка Кнышева, училась с Юрой в одной группе, а в общении была простая, как три копейки, что и не замедлила подтвердить:
– Здорово, Самохин. Свадьба когда?
– Не понял?
– Да ладно. Давай колись, чё за тёлочка, с которой сейчас пришёл.
– А ты откуда...
– Из окна, откуда ж ещё. Сижу, развлекаюсь - первую пару всё равно проспала.
– Тьфу, ёлки. Такта у тебя - ни на грош. Нет чтобы проворковать: 'Ах, Юрий, что за прекрасная незнакомка?'
– Девка прикольная, только худая больно - смотри, как бы ветром не унесло. С какого факультета?
– С филфака. Я бы, Галка, таким как ты вообще запретил на окнах сидеть. Чтоб народ не смущали зря.
– Всех не перевешаете, сатрапы.
Она спрыгнула с подоконника - крепенькая и вертлявая, как юла. Надсадно и хрипло грянул звонок, прокатился эхом по коридору. Народ повалил из аудиторий, университет загудел, и уже трудно было поверить, что три минуты назад некий двинутый первокурсник стоял на лестнице, ловя отголоски сна.
– А, Юрец, - Сергей протянул лапищу.
– Куда ты вчера пропал? От ректора не вернулся. Я уж думал - выгнали, что ли? Хотел позвонить, но забыл, завертелся как-то.
– Весь в трудах, в заботах?
– Не, ну а чё? Нас на тренировке вчера вообще загоняли...
– Ты с ним, Серёга, лучше не спорь, - встряла Кнышева, - он сегодня злой как собака. Меня хотел запретить.
– Чего?
– бравый форвард слегка завис.
– Ага, сама прифигела.
Юра, оставив их, прошёл в зал, сел по привычке на задний ряд, хотя и знал, что эти задворки преподаватель видит лучше всего. Столешница была из светлого дерева, без всяких футуристических вывертов. Наверное, если бы дело происходило лет двадцать или тридцать назад, её изрисовали бы ручками, но сейчас поверхность оставалась чистой и гладкой. Причина, правда, состояла не в духовном прогрессе (который, хотелось верить, всё-таки имел место), а исключительно и только в техническом. Шариковые ручки уверенно выходили из обихода - глупо таскать их с собой, если у каждого есть планшет.