Дядя Джимми, индейцы и я
Шрифт:
— Я думаю, — сказал Джимми, — что это только аванс!
В середине ноября это наконец свершилось — мы оказались на первой полосе под заголовком «Немецкий солдат и индейцы», как и предсказывал мистер Юнг, правда, в региональной части газеты. Попасть в международный отдел у нас не было никаких шансов, мы не могли конкурировать с новостью из Берлина: «Открытие границы в Германии!»
Дядя прочитал заголовок и сказал:
— У меня крыша едет! Германия напала на Германию!
— Что, началась Третья мировая война? — спросил
Через несколько дней после публикации о моём дедушке нам позвонил Гржибовский и приказал немедленно и без возражений явиться в его кабинет в «Принцессе Манор».
Я предчувствовал неладное. Дядя Джимми успокаивал меня и говорил:
— Мы покажем Рихарду статью в газете. Вот он удивится! Он вырежет фото твоего дедушки, а также семьи Коронко с Бэбифейсом и повесит на стене в своём кабинете. А скоро мы наверняка получим орден за заслуги в деле взаимопонимания между народами!
Джимми захотелось непременно купить ещё две рамки для картинок, под золото. Из-за этого мы опоздали на полчаса и нашли нашего шефа в очень плохом состоянии. Лицо у него пожелтело и позеленело, глаза смотрели растерянно. У меня было впечатление, что он больше не встанет со своего кресла, а если и встанет, то тут же рухнет замертво.
— Шеф! Что с вами? Инфаркт или что? — спросил Джимми.
— Вы и ваш племянник! — тихо сказал Гржибовский. — Вы и этот представитель немецкого народа! Этот шваб! Я видел всё! Эту вашу статью! Дедушка нападает на нашу родину, а внук ещё и гордится всей этой историей и позволяет её напечатать в газете. Я не потерплю, чтобы эта нацистская пропаганда наносила урон моему доброму имени! Как на родине, так и за границей!
— Что-что, извините, нанесло урон вашему имени? — переспросил Джимми.
— А вы молчите! — прикрикнул Гржибовский. — Отныне я запрещаю вашей нацистской группе выступления в моём клубе! Вы уволены! Вы, ренегаты!
— Есть! — сказал мой дядя. — Но, шеф! Вы хорошо это обдумали? Так скоро вы не найдёте новую группу, которая согласилась бы играть за такую нищенскую плату!
— Оставь это, дядя, — сказал я, — у старика не все дома! Однажды он приползёт на коленях и будет хныкать, чтобы мы снова выступали у него, вот посмотришь!
— Только через мой труп! — кричал наш шеф. — Сейчас же покиньте это учреждение польской культуры! Вы, коллаборационисты!
Запрет на выступления в «Принцессе Манор» оставил меня равнодушным; я уже давно смирился с тем, что, возможно, придётся играть просто на улице.
Мне даже не надо будет класть перед собой шапку с монетами и однодолларовыми купюрами, чтобы заработать почти треть того, что мы получали как группа «Блэк из уайт».
Я был на сто процентов убеждён, что Рихард Гржибовский позовёт нас на сцену ещё до Рождества, поскольку, воистину, найти замену нашей с дядей группе на какой бы то ни было широте Земли было полностью исключено. Итак, я верил в скорое возрождение «Блэк
Мой дядя вообще не думал обо всей этой истории. Он просто списал нашу группу. Он распрощался с ней при помощи множества банок пива и одиноких вечеров, в которые он слушал в своей комнате живые записи последних двух лет на кассете.
Был декабрь. Однажды вечером Джимми случайно поведал мне, что его шеф набирает новую бригаду, которая вот-вот должна приступить к работе: вначале люди будут заняты на внутренней отделке, а летом главным образом на кровельных работах.
Я сразу понял, что это мой шанс, и сказал, излучая радость:
— Ну так я готов!
— Откуда такая внезапная перемена убеждений? — спросил он. — Интеллектуал хочет снизойти до нас, до рабочего класса?
— Нет, он только хочет спасти свою шкуру! Следующий вор, который явится в видеопрокат, может быть, окажется повидавшим виды солдатом с базукой. До тебя дошло?
— Ещё как! У тебя, видимо, совсем измотаны нервы — того и гляди сорвёшься, — сказал он. — Если так, то завтра я могу спросить у Рыбака. Но это посредничество будет тебе чего-нибудь стоить. Скажем, так: двадцать долларов!
На следующий день во время обеденного перерыва Джимми позвонил мне. Он был краток:
— Рыбак сказал, будешь на подхвате!
— Когда начинать? — спросил я его.
— Со второго января — приказ твоего нового начальника!
Я положил трубку и в ту же минуту побежал в заднее помещение к мистеру Шорту и сказал:
— Прежде чем какой-нибудь сумасшедший пристрелит меня, лучше я сам уйду! А вы — страховой мошенник!
От неожиданности он оторопел, но быстро пришёл в себя и сказал:
— Неплохая шутка! Я её запомню, а теперь перенеси свою почтенную задницу за дверь и больше никогда здесь не показывайся! Я не могу держать за стойкой проката чокнутых психопатов!
Рихард Гржибовский всё ещё продолжал клеймить нас с дядей как предателей, не хватало только, чтобы он на улице кричал нам вслед «Хайль Гитлер!», как это делали некоторые деревенские из Ротфлиса, когда видели, как через Вармию и Мазуры едет автобус с пенсионерами из Западной Германии навестить свою старую восточнопрусскую родину.
Гржибовский не взял бы нас назад, это стало мне ясно, я немного просчитался в своих прогнозах: Рождество 1989-го — шутка ли! Надо было прислушаться к Заппе, который мне ещё несколько месяцев назад предсказывал: «You have to work for it! Stinkfoot!»
Вот уже несколько месяцев будильник звонит каждое утро в пять часов. Мой дядя к этому времени чаще всего уже на ногах, и туалет занят. Он бреется намылившись и режется всегда на одних и тех же местах; на кадыке и на подбородке у него вечно приклеены гигантские пластыри. Я приплясываю в своей комнате, прыгаю с одной ноги на другую, стискиваю пах, как маленький мальчишка, и хнычу: