Дядя Ник и варьете
Шрифт:
7
Но все наши фантастические планы по поводу плимутской жизни рассеялись, как только мы прибыли туда в вихре больших мягких снежных хлопьев. Дело было в субботу. Хорошую берлогу найти оказалось трудно, и я смог отыскать лишь темную каморку в жалком домишке на мрачной боковой улочке Девенпорта, рядом с казармами. Домик принадлежал отставному флотскому старшине, и у жены его был такой вид, будто она тоже была старшиной: пять минут, проведенные за чашкой какао в обществе этой унылой четы, убедили меня, что прийти сюда с Джули все равно что привести с собой жирафу. Я, конечно, сказал
— Ничего не поделаешь, милый, — говорила Джули. — Да и я в плохой форме. Мы остановились в Гранд-Отеле. Томми всегда очень горд и заносчив в тех городах, где не любит выступать. Севернее Бирмингема все идет иначе — там он чувствует себя как дома.
— А что же будет в Лондоне? Вы ведь выступаете во всех пригородных «Эмпайрах».
— Да, милый, хвала Господу! Хотя Лондон ему тоже не нравится. Правда, там у него есть любимая берлога и, — Дик, дорогой, об этом-то мне и не терпится рассказать, — он считает, что ему лучше пожить одному. Я всю неделю внушала ему эту мысль.
— Может быть, у него есть там женщина? — с надеждой сказал я.
— По мне — хоть десять. Лишь бы избавиться от оков. Я уже писала и спрашивала друзей, не сдаст ли кто уютную квартирку месяца на два. Поцелуй меня, милый, пока никого нет.
Я поцеловал ее, и это было лучше любого горячего пунша. А потом я добавил и пунша, а для Джули принес еще порцию виски.
— Спасибо, милый. Нам бы сюда медвежью шкуру да кучу подушек, и я готова остаться на весь день и почти на всю ночь. — На лице ее проглянула улыбка, и глаза засветились. Она казалась красавицей, и я сказал ей об этом.
— Кстати, ты, наверно, помнишь, что здесь, в театре «Ройял», выступает крошка Нэнси Эллис? — Она искоса взглянула на меня. — Повидать ее не собираешься?
— Собираюсь, — ответил я твердо. — И в театре, и, надеюсь, не только там.
— К чему такой вызывающий тон, милый? Если помнишь, я первая серьезно заговорила о ней, у нас с тобой тогда еще ничего не было. И я вовсе не хочу, чтобы ты или другие считали, что я отняла тебя у девушки вдвое моложе, с которой у вас начинался серьезный роман. А ты сказал, что между вами ничего нет, помнишь? Так стоит ли теперь стискивать зубы и с вызывающим видом заявлять, что ты намерен ее увидеть и в театре, и не только там? Почему бы и нет, милый, только скажи зачем тебе это?
— Честно говоря, я и сам не знаю. Вероятно, из любопытства. Для нас с тобой это не имеет значения. Я все равно не перестану думать о тебе.
— Это еще вопрос. — Она задумчиво посмотрела на меня. — А как ты ее увидишь?
— Оставлю в театре записку, а завтра приду на дневное представление. Сегодня они не играют.
— Томми хотел посмотреть их в среду. А я сыта по горло такими представлениями — скука смертная! Но Томми так и рвется в театр и меня с собой таскает, ему ведь надо кому-нибудь объяснять, почему комедийные актеры так плохо играют, а играют они и вправду
Я ответил, что без ума от ее ног и от нее самой и что это ей отлично известно, однако пришлось признаться, что я сам не знаю, как нам быть на этой неделе.
— Обожаю тебя, милый. Давай подумаем. Фу-ты, черт! — Последнее восклицание относилось к тому, что мы уже не были одни в зале. — Допивай свой пунш, и пошли. Я все тебе скажу на улице.
Под хлопьями снега, разогретый желанием и горячим ромом, я согласился рискнуть и пойти в артистическую уборную. Мы решили только, что она пойдет вперед, а я выжду, пока в коридоре не будет ни души. Все удалось отлично, мы заперли дверь и уже через минуту предавались любви, торопливо, стараясь не шуметь, но с полным удовольствием. Конечно, куда лучше было бы иметь побольше времени да и места, чтобы была уютная постель и камин, но самая наша дерзость и бесстыдство придавали особую остроту чувствам.
Представление во вторник оказалось прескучным, если не считать тех минут, когда на сцену выходила Нэнси. В костюме пажа она была прелестна как никогда. И как никогда искрилась весельем — не то девушка, которую я так хорошо помнил, не то озорной мальчишка. Я сидел в первом ряду кресел, смотрел на нее, слушал, и чувства мои пришли в такое смятение, что я даже сейчас не берусь разобраться и описать их. Так было и потом, когда она вышла ко мне в гриме и в длинном плаще, накинутом поверх костюма. Мы стояли на маленькой площадке, у дверей кулис, кругом толпились люди.
— Дик, как я вам рада! — Она слегка запыхалась. — После этой глупой ссоры я все ждала письма или хотя бы поздравительной телеграммы к Рождеству и к Новому году. Я бы и сама вас поздравила, но по глупости не спросила, где вас искать. Вам понравилось представление?
— Не очень. Не считая вас, конечно. Вы одна стоите их всех, Нэнси.
Она сделала привычную гримаску.
— Я надеялась, что вы не станете так говорить, Дик. Вы же знаете, я этого не люблю. И потом — это неправда.
— Нет, правда. Но не будем снова ссориться, Нэнси. Может быть, вы переоденетесь, и мы пойдем посидим где-нибудь, где можно поговорить.
— Я бы с радостью, но сегодня не могу. Я приглашена к одной из наших девушек и обещала быть. По правде сказать, мне уже пора.
— Тогда завтра, Нэнси, Прошу вас.
— Хорошо. Только до двенадцати я занята, так что встретимся после дневного спектакля. Я постараюсь побыстрей переодеться, ведь времени будет совсем мало. Постойте-ка, давайте встретимся в Гранд-Отеле… Что с вами?
— Ничего, Нэнси. Я вас слушаю. Пусть Гранд-Отель. А там можно выпить чаю? Хорошо… В котором часу?
— Минут в двадцать пять шестого. А теперь мне и вправду надо бежать. Только, Дик… Ой, извините… — это относилось к рабочим сцены, которым мы загораживали дорогу.
— Не беспокойтесь, мисс Эллис, — сказал один из них с дружелюбной улыбкой. Она явно пользовалась симпатией персонала.
— Вы что-то хотели сказать, Нэнси?
— О, ничего особенного. Так, пустяки, а теперь я действительно должна бежать. Просто… вы в чем-то переменились. Ведь верно? Не надо, вы мне все расскажете завтра. — И она исчезла.