Дядя Ник и варьете
Шрифт:
— А что она? Она, кажется, помыкает им?
Да, беспрестанно. Она убеждена, что Альфред затем и существует, чтобы им помыкали.
До этого мы шли по людному тротуару, но тут нам пришлось переходить улицу, и на некоторое время мы замолчали.
— Я должен, думается, рассказать вам немного о Лили, — начал он, когда можно было возобновить разговор. — Она была третьим ребенком из восьми в семье столяра-краснодеревщика — не из лучших — в Западном Гемпшире. У нее нет тайн от меня, и однажды она взяла меня с собой, когда отправлялась навестить семью. Этот дом годится только для того, чтобы из него сбежать и никогда больше не возвращаться. Вы бывали
Я не бывал, но не смог ему этого сказать, потому что тут как раз мы порознь обходили группу людей, продававших и покупавших дневные выпуски вечерних газет.
— Лили обожает петь о любви, — начал он снова, — и нравится мужчинам, но замужество, домашний очаг и семейная жизнь ее не привлекают. Альфреду не удалось стать ее любовником, и, наверно, поэтому он немедленно женился бы на ней, но она только смеется. Конечно, над Альфредом легко смеяться. У него глупый вид, и он на самом деле глуп. Он, можно сказать, полная противоположность вашему дядюшке мистеру Оллантону, человеку умному и явно очень трудному.
— Да, у дяди Ника сильный характер.
— Лили и я, мы оба глубоко ему признательны за позицию, которую он занял, когда речь шла о том, чтобы она возглавила программу. Чрезвычайно любезно и очень обходительно. Я надеюсь, вы не сочтете меня нескромным, если я спрошу, каковы его отношения с мисс… э-э… Мейпс…
— Она участвует в номере. Они живут в одной берлоге. У него есть жена, но они разошлись. — Я рассказывал это нарочно — мне было интересно узнать, что он замышляет, — я был твердо уверен, что он ничего не говорит просто так, зря, а все делает с задней мыслью.
— Вы хорошо его знаете, — как по-вашему, может он увлечься Лили?
— Нет, не может. — Я так и считал, а ответил кратко потому, что вести такого рода разговор с почти незнакомым человеком на запруженных ливерпульских улицах вдруг показалось мне полным идиотизмом.
— Почему же, позвольте спросить?
— Ну, как вам сказать… — Я помолчал: с одной стороны, надо было показать, что я отвечаю с неохотой, а с другой — стоило ли говорить, что дяде Нику не нравится номер Лили. — Я даже не знаю… ну, в общем, дядя Ник не так уж много думает о женщинах. Ему надо иметь кого-нибудь рядом, понимаете, но я не могу себе представить, чтобы он бегал за Лили Фэррис.
— Очень рад это слышать, — многозначительно сказал Мерген. — Чрезвычайно рад. Молодых людей, которых мы видели на репетиции, не назовешь трудными людьми, хотя, впрочем, Лили их еще не видела.
— Я проголодался, — сказал я. — Мне хочется поскорее добраться до ленча, на который меня пригласили. Давайте прибавим шагу.
Метрдотель, знавший Альфреда Дансопа, посадил нас за маленький прямоугольный столик. Альфред сел на одном конце, Лили справа от него, а Сисси — слева. Дядя Ник оказался рядом с Лили, Мерген на другом конце, напротив Альфреда, а я между Мергеном и Сисси, напротив дяди Ника и Лили. Пока мы заказывали еду и говорили о всяких пустяках, я через стол рассматривал Лили Фэррис. Номер ее показался мне скучным, потому что я не люблю сентиментальных баллад, исполняемых сладким девическим голоском, но на сцене ей можно было дать лет восемнадцать. Здесь, без светло-каштановых локонов и бело-розового грима, она выглядела на десять лет старше. Больше всего бросался в глаза ее нос, длинный, но совсем не выступающий вперед, прямой и тонкий. Глаза у нее были странные, мутно-карие, но дело не в цвете: они были не то чтобы навыкате, а как-то неглубоко посажены, и находились почти в одной плоскости
Я разговаривал с Сисси о других наших партнерах, как вдруг Лили перехватила мой взгляд, улыбнулась и сказала своим тоном благонравной девочки:
— Я слышала, вы очень гадкий мальчик.
— Кто вам сказал? Наверняка Сисси.
— Нет, Дик, я не говорила, — начала Сисси.
Но Лили — хотя и трудно было поверить, что у нее хватает голоса, — умела беспощадно прерывать нежеланного собеседника.
— А можно мне тоже называть вас Дик? Только чтобы и вы звали меня Лили.
— Хорошо, Лили. — Дядя Ник и Мерген о чем-то беседовали, наверно, о нашем турне и вообще о делах. Сисси отступила, но утешилась ленчем — она обожала полакомиться; Альфред сидел с открытым ртом и таращил глаза.
— Скажите, Дик, — спросила Лили, — вы рисуете людей?
— Нет, только пейзажи.
— А людей совсем не рисуете?
— Ну, я несколько раз делал наброски, но у меня плохо получается.
— Вы просто скромничаете.
— Он меня очень хорошо нарисовал, — подала голос Сисси, высунувшись из-за утиной грудки.
— В таком случае, — сказала Лили, даже не взглянув на Сисси, — вы сможете и меня нарисовать. Альфред купит ваш рисунок. Правда, Альфред?
Альфред сделал попытку — по-видимому, последнюю — казаться независимым.
— Могу купить, а могу и не купить.
На это я ответил ему в той:
— А я могу нарисовать, а могу и не нарисовать.
Тут я почувствовал, что мне кто-то наступает на ногу. Я понимал, что это не Сисси и, уж разумеется, не Альфред, а все еще занятые разговором дядя Ник и Мерген сидели слишком далеко от меня. Только Лили могла подать мне этот знак, но в укоризненном взгляде, которым она смотрела на меня, не было и намека на что-либо подобное.
— Простите, Дик, если я не то сказала. Но может быть, вы все-таки попробуете? — Нажатие усилилось и стало настойчивым.
— Я не думаю о том, купит ли кто-нибудь набросок, Лили. Просто не мое это дело. Тут нужен художник другого рода. Но если вы действительно хотите, я попробую.
— Сегодня?
— Тпру! — закричал Альфред. — А как же Баффы?
— Замолчите, Альфред. Мы не уговаривались определенно. — Она взглянула на меня. — Так, значит, сегодня?
— Простите… но у нас репетиция.
— Ах, перестаньте… держу пари, что это неправда.
— А я держу пари, что правда, — сказал дядя Ник весьма решительно. — Не знаю, как у вас, мисс Фэррис, но в моем деле нужно работать непрерывно. Так что мы скоро уйдем.
— Я слышала, у вас замечательный номер, мистер Оллантон, — сказала Лили. — Я проберусь в ложу и посмотрю его.
Оставив Лили и компанию за столом, мы взяли такси и вернулись в «Эмпайр». (Дядя Ник продал свою машину еще в Лондоне и теперь мечтал купить новую.)