Дягимай

Авижюс Йонас

— Ничего особенного, товарищ Юргита, — ответил он, пытаясь обесцветить свой голос. — Когда-нибудь при удобном случае расскажу…

Но удобного случая все не было, хотя после этого они не раз встречались за обедом, бродили по парку, ходили на всякие увеселительные вечера. Да и представься он, этот удобный случай, Даниелюс ни за что не признался бы, что прятался от нее. Но разве можно спрятаться от того, что, как говорится, суждено свыше? Простофиля! «Где-то по земле ходит тот, кому она достанется. Эх, почему я не родился хотя бы на десять лет позже?» — ревнуя и сетуя, думал Даниелюс.

Близился день расставания. Накануне пошел снег, густой, щедрый, какой редко бывает в ноябре.

— Завтра за мной придет машина, — сказал Даниелюс за завтраком.

— А у меня еще два дня, — вздохнула она. — За мной тоже придет… поезд…

— Надо бы отметить наше расставанье. Не сходить ли нам в ресторан?

— Дивное предложение! — обрадовалась Юргита. — А как со столиками? Наверно, все уже занято.

— Столик уже заказан.

— О! С вами не пропадешь!

Они немного помолчали, глядя в окно на белые шапки сосен. В сквере хлопотал толстяк дворник, расчищавший огромной фанерной лопатой дорожки, а какая-то озябшая парочка отдыхающих, задрав головы, глазела на белку, перескакивавшую с ветки на ветку.

— Вам этот пейзаж ничего не напоминает? — неожиданно спросила она.

— Что напоминает? — задумался Даниелюс. — Пожалуй, детство: во дворе запряжена в розвальни лошадь… Там же мать, отец… Я на санках качусь с горы…

— Какая романтика! — улыбнулась Юргита. — А мне кажется — где-то я видела что-то похожее на холсте. Дворник, сосны, парочка, глазеющая на белку…

— Вы любите живопись?

— Иногда, под настроение, я и сама балуюсь… Когда-то я даже собиралась поступать в художественный институт, но журналистика взяла верх.

— Говорите «когда-то», словно это было десять лет назад…

— Если вас интересует мой возраст…

— Что вы, что вы… — пристыженно выпалил Даниелюс.

— Полгода назад стукнуло четверть века.

— В самом деле? — воскликнул он, не скрывая своего удовлетворения. — А я то думал — вам двадцать, не больше.

— Вы очень скупы. Что ж, спасибо вам за вашу скупость, — усмехнулась она и встала из-за стола. — Кажется, мы с вами опять уходим последними.

За обедом, на прощанье, они поставили новым соседям бутылку рислинга. Все вместе выпили, пожелали друг другу удачи, а вечером Даниелюс и Юргита отправились в ресторан, единственный в этом курортном городке. Поначалу разговор не клеился. Оба чувствовали себя неловко, словно впервые очутились вместе.

— Вам скучно? — произнес Даниелюс и беспомощно развел руками. — К сожалению, я не принадлежу к числу тех мужчин, с которыми женщинам весело. Уж вы простите великодушно, но анекдотов не знаю, не хохмач, в обстоятельствах серьезных и вовсе кажусь трагиком. В моем районе, в Дзукии, был такой случай. Самодеятельные артисты одного колхоза в виде премии получили полный набор инструментов духового оркестра. Шли годы, музыканты разъехались кто куда, трубы ржавели. И вот совсем недавно оркестр был создан заново, но играть ему не на чем… Дело в том, что один из бывших музыкантов приспособил все трубы… для гонки сивухи.

— А что здесь, простите, трагического?

— Я этот факт привел в одном из своих выступлений и всем отравил праздничное настроение. Меня за это по головке не погладили.

Юргита расхохоталась.

— Здорово заливаете! А еще говорите — не хохмач.

За столиком стало веселей. Даниелюс обмяк, почувствовал себя раскованным и принялся рассказывать о своем житье-бытье, о себе, о Ефимье. Правда, о себе он вначале говорил в третьем лице: дескать, у него был друг, друг легкомысленно женился на нелюбимой женщине, он давно развелся бы, если б не дети. Однако Юргита смотрела на него пронзительно-пристально, красивые губы кривила недоверчивая улыбка, Даниелюс краснел, путался, пока не признался: друг этот — он сам, это не чужая, а его собственная история.

— Я поняла, — ласково промолвила она с той же улыбкой. — Как ни стараетесь, враль все равно из вас никудышный. Есть люди, которые способны на многое, но вот простые вещи им никак не даются, хоть убей.

— Простите, — пробормотал Даниелюс, сжимая ее хрупкую руку, покоившуюся на столике рядом с тарелкой. — Я не потому, что вам не доверяю. А потому, что за себя стыдно…

— Таких браков, как ваш, несметное количество. Никто не застрахован от неудач и ошибок. И я этих людей не осуждаю, я им сочувствую.

— Стало быть, вы и меня… — Даниелюс поднял глаза и встретился с сочувственным взглядом Юргиты.

— Если я когда-нибудь выйду замуж, то при одном условии… — Она помолчала и добавила: — Мы оба должны любить друг друга. — И сжала кулачок, трепыхавшийся в руке Даниелюса, как плененная пташка. — Любовь, только любовь, и ничего другого — вот в чем залог счастья. Счастья одного, счастья двоих, счастья целого государства…

— Любовь… Конечно… Бывает так, что иногда молодые люди иллюзию любви принимают за настоящую любовь. — Даниелюс наклонился к Юргите. — Но я ее не любил… свою жену. И теперь должен всю жизнь расплачиваться. Равнодушие к собственной судьбе еще не освобождает от ответственности за будущее другого.

— Разве та женщина думала о вашей судьбе? По-моему, обе стороны должны чувствовать одинаковую ответственность, — заметила Юргита.

— Легче всего, конечно, во всем обвинять другую сторону. Зачем, мол, обнадежил ее? Зачем таким мягкотелым был и так далее и тому подобное… Как это ни парадоксально, но порой на собственной шкуре убеждаешься в простой истине: не делай добра, не увидишь и зла… Да, да, доброта порой порождает и зло. Прояви я твердость, может, моя жизнь сложилась бы совсем иначе. Но куда там! Теперь же получается так: она соблазненная и обманутая, а ты подлец!.. Как сейчас помню: сидела в коридоре на чемоданах и рыдала навзрыд. Теперь, по прошествии стольких лет, оглядываешься назад и не веришь, что это было не с кем-нибудь, а с тобой. И эти слова, и эта женитьба, и эти слезы… Оглянешься на прошлое, и давай жалеть и кусать локти…

— Почему же вы друг друга не любили? — тихо прошептала Юргита, подняв бокал с шампанским.

— «Не любили» не то слово, — хмуро ответил Даниелюс.

— Страшно жить без любви… детей народить… Страшно!

— Да уж не позавидуешь. Хорошо еще, работа спасает. Работаешь как вол, стараешься для людей… И в этом — одно утешение.

— Утешение? — усомнилась Юргита, обращаясь не столько к нему, сколько к самой себе. — Работа — необходимость. Но для полноты жизни ее, согласитесь, маловато. Мне всегда казались неискренними те, кто уверял: «У меня любимая работа, я счастлив». Они либо врут, желая оправдать свою ограниченность, либо сами ничтожества…