Дягимай

Авижюс Йонас

Даниелюс даже рот разинул: до того ошеломила его логика Малдейкиса. Когда он наконец опомнился, то и сам не мог взять в толк, как у него вырвались эти слова, — то ли их нашептало самолюбие, то ли глубокое убеждение в своей правоте, то ли желание положить на лопатки Аполинараса.

— В таком случае самый лучший выход — развод. Да, да, развод. Я, скажем, решил разойтись с Фимой.

Аполинарас как держал у рта полную ложку борща, так и застыл с ней, потом откинулся на спинку стула, залив варевом пол.

— Разойтись? Да ты в своем уме? — пробормотал он, оторопев и даже не посмотрев, осталось ли на брюках пятно. — Как же так — ни с того ни с сего разводиться? А-а, теперь я, кажется, допер… тебе вскружила голову эта Кармен.

— Положим, — Даниелюс не сводил глаз с вытянувшегося лица Малдейкиса. — У этой, как ты изволил выразиться, Кармен, своя жизнь. И я вовсе не собираюсь просить ее руки. Просто надоело лицемерить! Буду жить один с сыном. Суд ведь может одного сына присудить мне?

— Не знаю. Не знаю, — пролепетал Аполинарас, озадаченный признанием Даниелюса. — Скажите пожалуйста у него даже план есть, как детей поделить… Да у меня, братец, слов нет… Но чую: в такую историю влипнешь, какой врагу своему не пожелаешь.

Даниелюс отрешенно улыбался и высокомерно поглядывал на Малдейкиса. Иногда его захлестывало такое чувство — редко, но захлестывало: в сердце что-то вдруг вспыхнет, заклокочет, вознесешься на головокружительную высоту и так захочется с нее вниз лететь, что никакие сожаления не в силах тебя остановить.

— Кажется, уже влип, Аполинарас, — сказал Гиринис спокойно. — Как говорят, песенка моей семейной жизни спета. Прощай, лицемерие! Да здравствует честное соломенное вдовство!

Вконец озадаченный Аполинарас Малдейкис почесал лысеющую макушку.

— А о последствиях ты, братец, подумал? Не к лицу ответственному партработнику разводиться. Думается, кое-кто сделает из твоего поступка надлежащие выводы, и ты, вместо того чтобы взлететь вверх, полетишь на одну, а то и на две ступеньки вниз. А ежели тебе и удастся удержаться, то о повышении и не помышляй. Не забудь, ты женат не на ком-нибудь, не на какой Алдоне или Бируте, а на Ефимье Никитичне, — Аполинарас многозначительно вскинул брови. Больше он не острил, всем своим видом показывая, что судьба друга волнует его всерьез. — Да что я тебе втолковываю, ты же не дитя малое. Пошутить, конечно, можно… И я не раз фордыбачил: брошу, дескать, секретарство, пойду в какой-нибудь колхоз председателем. Служба у нас, что и говорить, незавидная: с утра до вечера звонки, заседания, совещания. Себе не принадлежишь… Но с другой стороны, братец, есть, так сказать, и некоторые преимущества. Ночью глаз не смыкаешь, всякие там планы, постановления, директивы в голову лезут, зато днем жена в очереди за ливерной колбасой не стоит. — Малдейкис громко рассмеялся. — Иногда гостя паштетом из тресковой печенки попотчуешь… Как-никак, а я в районе высшее начальство, хозяин. Приеду из района в Вильнюс — и в столице кое-что значу. Конечно, на сессии Верховного Совета и без меня могут принять то или иное решение, но сам факт, что сидишь в зале рядом с лучшими людьми страны, позволяет испытывать некоторую гордость и чувство самоуважения. Эх, Даниелюс, Даниелюс, говори что хочешь, но от телеги, именуемой властью, отрываться негоже, пока не вышвырнули на обочину.

— Ты свой пост ценишь только потому, что он приносит тебе выгоду, — сказал Даниелюс, стараясь не смотреть на Малдейкиса. — Для тебя главное — власть и привилегии, которые она дает. А где же обязанность коммуниста служить народу? Когда мажешь на хлеб икру или твой знаменитый паштет, то не забывай, что есть люди, в глаза не видевшие этих яств. И если я до сих пор сижу, как ты это окрестил, в телеге власти, то не потому, что ищу для себя каких-то выгод, а потому, что хочу принести как можно больше пользы. У меня в жизни одна цель, чтобы каждый добился того, чего ему надо, и чтоб в сердце каждого жили правда и любовь к другому. Ты не любишь людей, Аполинарас. Удивляюсь, как ты можешь заниматься такой работой.

— И заниматься неплохо, — весело добавил Малдейкис. Лицо его сияло по-прежнему, глаза улыбались, он снисходительно смотрел на Даниелюса, как на озорного мальчишку. — Ах ты, неисправимый идеалист, когда же ты наконец спустишься с облаков на землю?

Даниелюс только покачал головой, ответив на слова Аполинараса насмешливой улыбкой. Полноте, товарищ Малдейкис!.. Давайте лучше выпьем еще по одной, закусим цыпленочком и не будем портить друг другу кровь бессмысленными словесами, еще раз вспомним сегодняшнее совещание и те проблемы, которые должны одинаково заботить и тех, кто ходит по земле, и тех, кто парит в облаках.

Попрощались они по-дружески, хотя оба чувствовали, что играют: один — желая удачи в новом районе, другой — советуя хорошенько подумать и не спешить с разводом.

Даниелюс уже почти жалел, что черт дернул его за язык и он наговорил лишнего. Разве нельзя развестись тихо, мирно, без посредников? Без советов и консультаций? По-мужски! Одним ударом разрубить узел, и все. Свободен!

После того как он познакомился с Юргитой, Даниелюс все чаще стал подумывать о такой возможности, но не осмеливался об этом мечтать, не желая растравлять душу пустыми надеждами. И уж раз он сообщил о своем намерении Аполинарасу, то должен был тщательно продумать все последствия. Может, потому он и решился сказать Малдейкису о разводе как о деле, якобы не вызывающем сомнения, хотя признание было для него самого неожиданностью. Так или иначе, но впервые он понял, что развод — это поступок, который никто другой за него не совершит, этот шаг надо сделать самому. А сделав, приготовиться к суду, дележу детей, имущества… И конечно же к тому, чтобы выслушать несметное количество наветов и бредней. Фима сделает все, чтобы он сухим из воды не вышел. Имеет ли он, Даниелюс Гиринис, который должен быть примером, право рисковать своим авторитетом ответработника, пасть в чужих глазах? Вот что главное, а не паштет из какой-то печенки…

Однако, поразмыслив хорошенько, он поймал себя на том, что не так уж равнодушен к тому, что о его вызывающем поступке скажут там, наверху, и какие из этого будут сделаны выводы. Эта двойственность даже покоробила его («Неужто и я похож на Аполинараса?»). Он ничуть не сомневался, что это чувство не покинет его и при благоприятных обстоятельствах прорвется наружу.

IV

Охота прошла прекрасно. Правда, Даниелюс умаялся изрядно, увязая в снежной жиже и продираясь сквозь кустарники; промок до нитки, оцарапал лицо, натер пятку, но не зря: ухлопал кабана и пару зайцев. Царская добыча, всех братьев-охотников обошел. Вечером у костра разделил кабанину на восемь частей — столько было охотников, — зайца сунул знакомому в сумку (он в тот день ничего не добыл), а потом все, согревшись и отдохнув, отправились к Аполинарасу Малдейкису для дальнейшего обмена охотничьими впечатлениями. Стол ломился от яств, были тут и импортные напитки, и литовские водки «Ужуовея» и «Паланга», и горячие блюда, приготовленные расторопной хозяйкой, и норвежская селедка в баночках, и икра, и крабы — деликатесы, в магазинах их днем с огнем не сыщешь. Все гости ели и пили умеренно, не теряя достоинства, приличествующего их положению. Посыпались, чего греха таить, и остроты, и анекдотцы, вызывающие дружные смешки, только не было песни.

Песня грянула, когда компания перебралась в финскую баню. Правда, грянула не сразу, а после того, как гости хорошенько пропотели в «газовой камере», как кто-то назвал тесную парилку, и посидели в светелке за уставленным яствами столом, не менее щедрым, чем в доме Аполинараса Малдейкиса. Время летело быстро и весело, кто блистал остроумием, кто мусолил серьезную проблему, кто рассыпался в комплиментах хозяину. «Товарищ Аполинарас — ого-го! Не отмахивайтесь, милый Аполинарас, нечего скромничать, хотя скромность и украшает человека. Давайте лучше вспомним, каким был ваш Лаукувский район при прежних хозяевах. Средний надой молока от коровы не превышал двух тысяч литров за год. Урожайность — двенадцать-тринадцать центнеров с гектара. Мясо, яйца опять же… Словом, стыдно было жителю Лаукувы, получившему газету, в сводку заглядывать. По заготовкам, по севу, по уборке урожая — последнее место в республике… А сегодня? Нет, нет, не качайте головой, товарищ Аполинарас… Да, да, это не только ваша заслуга, согласны: народ, наши трудолюбивые пахари. Но те же пахари пахали здесь и семь лет назад, а результат, сами знаете… Массы, конечно, это сила, но без мудрого руководства они похожи на парализованного исполина. Вы сумели зажечь их энтузиазмом, вдохновить, направить, так сказать, исполина к цели…»

Товарищ Аполинарас скромно улыбался, краснел, пожимал плечами, защищаясь от потока похвал и лести, но, к великому удовольствию, отмечал про себя, что не зря гости сорят превосходными степенями: район из года в год занимает первое место, о нем постоянно пишут столичные газеты, работники сельского хозяйства удостаиваются высоких правительственных наград, орденов и медалей, есть даже пара Героев Труда, а колхоз «Передовик», долгое время ходивший в середнячках, в последние годы попал в первую десятку в республике.