Дягимай
Шрифт:
Даниелюс Гиринис иронически улыбался, борясь с обуревавшим его искушением. «Передовик»… Ого, крупная рыбина, кто о нем не знает… Недавно им руководил товарищ, занимающий нынче весьма высокий пост в Вильнюсе. Смешно принимать на веру каждый слушок, но Даниелюс не раз слышал из очень достоверных источников… В конце концов, сами колхозники, сами «передовики» на каждом шагу выхваляются: у нас всего полно — чего только душа желает — и удобрений, и стройматериалов, и новейшей техники. Вот и разберись, коли такой умник, кого славой венчать за то, что «Передовик» попал в первую десятку: многоуважаемого Юлюса Багдонаса, бывшего председателя колхоза, нынешнего его покровителя, или нашего любезного Аполинараса Малдейкиса?
Даниелюс едва сдержался:
— Самое главное — перелом. В одну или в другую сторону. Тогда можно с уверенностью сказать: цель на девяносто процентов достигнута, — разглагольствовал Аполинарас Малдейкис, по-хозяйски расположившись в торце стола.
Да, да, закивали гости. И Юлюс Багдонас покачал своей крупной кудрявой головой, хотя по его лицу — одутловатому, с отвисшей челюстью — не поймешь, какие мысли одолевают его.
— Перелом! Ясно как день: самое главное — перелом. Но давайте вспомним, когда и с чего он начался? Кто дал толчок? Те, кто сегодня пожинает чужие лавры, или те, кто, сделав свое, были изгнаны со сцены, как шекспировский мавр, — в хор похвал диссонансом ворвался голос хватившего лишку Юочки.
— Ешь кабанину, — попытался спасти положение Аполинарас. — Подайте, товарищи, нашему уважаемому Юочке минеральную воду.
— Это директор мельницы, — услышал Даниелюс громкий шепот справа: кто-то из соседей Гириниса просвещал столичного гостя. — Мука высшего сорта. На экспорт. Удивительный человек. Если понадобится, последнюю рубашку отдаст. Никто, если так можно выразиться, имени его не знает. Для всех он: Юочка, — Юочкяле, — Юочкюкас. Это от полноты чувств. Личность, что и говорить, занятная: и подпольщик, и на фронте кровь проливал, и работник, каких мало. Патриот. А вот язык за зубами держать не умеет. Говорят, сразу же после войны в Вильнюсе на ответработе был, потом турнули в район председателем исполкома, а теперь вот на мельнице… Мука высшего сорта. На экспорт. Но, простите за выражение, мельница есть мельница, а Совет Министров — Совет Министров…
Сосед справа — столичный гость, которого все уважительно величали товарищем Клигасом (только Аполинарас Малдейкис изредка позволял себе обращаться к нему по имени) и которому кто-то тоже отдал своего подстреленного зайца, а услужливый хозяин «организовал» в дорогу колбасу из кабанины, — был высоким моложавым мужчиной с хитроватыми глазами, с залысинами на открытом лбу. Каждый, кто сталкивался с ним, тут же проникался к нему симпатией, но быть до конца откровенным никто не рисковал.
— Да, да, да, — зачастил товарищ Клигас, отвечая своему соседу. — Я немного знаю товарища Юочку — Юочкяле — Юочкюкаса. И не считаю, что для таких, достойных всяческого уважения, людей работа на мельнице — позор.
— Достойных уважения? — побагровел сосед.
— Да, да, всяческого уважения.
— Очень приятно… бесконечно рад, товарищ… Вот я и говорю: Юочка такой человек, что последнюю рубашку отдаст…
Между тем директор мельницы, оттолкнув кабанятину, которую к нему подвинул Малдейкис, и разбавив минеральной водой коньяк в рюмке, продолжал:
— Перелом, говорите? Разве сегодня мы бы говорили об этом, если б не добавочный рубль, который колхозник получает за килограмм привеса, за молоко? Если б не твердые цены на зерно? А кто и когда, вспомните, пожалуйста, добавил этот рубль? Раньше как было? За каждое плодовое дерево — плодоносит оно или не плодоносит — платили налог. Вот ведь до какого абсурда докатились!
— Вы говорите-говорите, да не заговаривайтесь!
— Никто и не заговаривается, товарищ Юлюс, — возразил Клигас, сверкая своими хитрыми карими глазами. — Когда я работал инструктором райкома, то знал одного инженера, который ничем другим не интересовался, только своей
Кто-то сдержанно улыбнулся, недоумевая: говорит Клигас всерьез или в шутку? А Юочка — Юочкяле — Юочкюкас высосал из рюмки весь коньяк и как ни в чем не бывало продолжал:
— Полагаю, нет надобности читать газету, чтобы удостовериться, летают ли космические корабли. Об этом можно смело судить по ценам, рост которых вполне успешно соперничает с темпами развития техники.
Багдонас насупился, понурил воловью голову, однако, заметив, что товарищ Клигас смеется, ожил, крякнул и даже изобразил на своем лице улыбку.
Накалившаяся было атмосфера остыла. Все повеселели, то и дело чокались, время от времени понукали Юочку, обхватившего одной рукой спинку соседнего стула, а другой — свою мудрую голову, заросшую жесткими седыми волосами и, казалось, не очень крепко державшуюся на тонкой, почти девичьей шее. Само собой разумеется, каждый должен согласиться с тем (ежели у него в голове мозги, а не опилки), что рост цен зависит не столько от расширяющегося с каждым днем наступления на космос, сколько от растущей гонки вооружений, утверждал председатель Лаукувского райисполкома Юргис Папечкис, и директор мельницы согласно кивал. Представить себе невозможно, какие горы благ свалились бы на человека, если бы, хоть на год, удалось остановить это безумное производство оружия. Само собой разумеется, каждый должен с этим согласиться (ежели у него в голове мозги, а не опилки), и снова согласно кивала седая голова Юочки, державшаяся на тонкой, почти девичьей шее, хотя в душе директор мельницы восставал против такой точки зрения, не хотел, упрямец, признавать, что завоевание космоса и производство атомных ракет — две разные вещи. В наш век кибернетики война, наверное, должна быть совсем другой, не такой, как тридцать с лишним лет назад. Ежели раньше человеку было тесно на трех континентах, то сегодня ему весь земной шар тесен, да что там земной шар, вся окружающая нас атмосфера… Вот он и рвется на Луну, на Марс, озирается из космического корабля на другие планеты… Ищет новые территории для того, чтобы построить площадки для атомных ракет…
Товарищ Юлюс Багдонас возмутился. Человек! Человек! Человек! Что это — политическая близорукость или издевательство над дорогим нам понятием? Уж если говорить о человеке, то не о каком-нибудь, а о нашем, социалистическом, советском, не о какой-то туманной личности, борце за абстракцию, глупо именуемую идеей, а о борце за мир, защитнике покоя на белом свете. Вы что, товарищ Юочка, думаете: мы, значит, должны не покладая рук работать, создавать горы благ, как здесь весьма банально выразился товарищ Папечкис, а что до оружия, то зачем оно, мол, нам? Не нужно, путь его капиталисты делают, мы же эти блага голыми руками защитим. Ну, знаете… Старый коммунист, подпольщик… Да и вы, товарищ Папечкис, хороши… Не понимаю: крайний оппортунизм или… в детство впали, что ли?
Здесь вмешался товарищ Клигас (махнул рукой через стол Багдонасу, словно остановил мчащуюся машину) и попытался, шутя и балагуря, смягчить впечатление от его тирады. Мы, мол, не на заседании бюро, не на торжественном собрании, сказал он. На мой взгляд, товарищ Юочка не сказал ничего такого, что задело бы достоинство честного советского гражданина, в данном случае ваше, товарищ Багдонас… Мы ценим вас как крупного работника, но не надо перегибать палку. Почему, товарищ Юлюс, на часок-другой не расковаться, не почувствовать себя за этим столом простым деревенским парнем, поработавшим всласть днем, сытно поевшим, попившим и собирающимся на ночь влезть через окно к своей Магде? Люди мы, товарищ Юлюс, или манекены — иллюстрации к правилам хорошего тона для великосветских дам?