Дьявол и Ангел
Шрифт:
— И беседовала с человеком, которому ты не была представлена. Ты могла бы разрушить свою репутацию.
Энджел закатила глаза.
— Маркиз посчитал, что я поступила правильно, так что в этом не было никакого вреда.
Ее мать усмехнулась.
— О да, в этом был вред. Ты оказалась в долгу у джентльмена с чрезвычайно дурной славой.
— Но кто же он? — умоляюще воскликнула Энджел.
— Маркиз Эббонли.
Энджел побледнела. Джеймс Фаринг выглядел как герой из какой-нибудь романтической сказки, со своим стройным сложением и чарующими изумрудными глазами. Она и понятия не имела, кто он на самом деле. Не удивительно, что ее родители были так встревожены.
—
— В точности так, — ответил ее отец, нахмурившись. — Сам Дьявол.
— Но он… — Энджел замолчала, осознав, что ее жизнь только что намного усложнилась. — Он кузен Саймона.
2
Граф Найстон сказал правду. Ехать в его карете было значительно мягче, чем в отвратительном наемном экипаже. Если бы не тщетно скрываемая неприязнь четы Грэмов и его собственные всё ещё ноющие раны, то Джеймс мог бы решить, что наслаждается своим возвращением в Лондон. Тем не менее, он был рад хотя бы тому, что рядом был Брутус, который принимал на себя часть плохо замаскированной враждебности.
Самым мудрым решением, несомненно, было остаться в Дувре еще на несколько дней. В любом случае маркиз не был уверен в том, что в Лондоне ему окажут теплый прием, хотя в прошлом он об этом особо не беспокоился. Но настало время исправляться, время узнать, сможет ли он наконец-то стать респектабельным. В этот раз он отсутствовал почти год, и после того, через что провели его Веллингтон и Наполеон, демонический символ общества, готов был остепениться.
Джеймс с любопытством взглянул на Энджел. Самый простой и очевидный способ продемонстрировать то, что он свернул с дурного пути — это найти жену. И если быть полностью честным, то Анжелика Грэм казалась более живой и определенно более интересной, чем та послушная и скромная женщина, которую он воображал в качестве спутницы жизни для себя. Она была красавицей, с волосами цвета меди и блестящими карими глазами с невероятно длинными ресницами, и он оказался совершенно не способен сопротивляться желанию броситься и спасти ее.
Граф Найстон откашлялся.
— Как получилось, что вы вернулись в Англию именно сегодня? — поинтересовался он.
— Доктор позволил мне покинуть постель всего лишь неделю назад, — ответил Джеймс. Он пожал плечами, от этого движения натянулся едва заживший шрам на его левом плече. — Сегодня — первый день, в который я решил, что смогу это сделать.
Казалось, что эти слова послужили сигналом леди Найстон начать то, что его бабушка называла «гусиным лепетом»: легкая и бессмысленная беседа, которая не требовала ответов, и мысли о которой тут же покидали голову, как только слова были сказаны. Камелия Грэм была artiste [2] .Младший представитель семьи Грэм играла своими пальцами, смотрела в маленькое окно, несколько раз бросала взгляд на него, очевидно, скучая так же, как и он. Наконец, она старательно занялась вышиванием какого-то узора на носовом платке, не слишком легкое занятие в раскачивающемся экипаже. От усердия кончик ее язычка высунулся с одной стороны губ.
2
Artiste (фр.) — художник, артист. Здесь — мастер своего дела.
— Что вы вышиваете, леди Анжелика? — рискнул спросить Джеймс,
Девушка подняла на него глаза.
— Розы, — ответила она, наклонившись вперед, чтобы показать ему вышивку и предоставляя ему возможность отлично рассмотреть ее грудь, если бы у него появилось желание бросить туда взгляд.
— Очень мило, — пробормотал он, поглядывая на ее мать.
— Вы даже не посмотрели, — запротестовала Анжелика, снова выпрямляясь на сиденье.
— Я посмотрел.
— Не посмотрели. — Она снова изучила свою вышивку. — Боюсь, что они немного кривоваты.
— Анжелика, — упрекнула ее леди Найстон.
Джеймс подавил улыбку.
— Они прекрасны. — Карета проехала по еще одной яме, и он зашипел от боли. Собака посмотрела на него снизу вверх и завиляла хвостом.
— Не желаете ли остановиться ненадолго? — спросила графиня.
Он резко покачал головой, полностью сосредоточившись на том, чтобы сделать глубокий вдох.
— Со мной все в порядке.
— Не будьте надутым павлином, — заявила Энджел, ее голос и выражение лица выдавали беспокойство. — Вы выглядите ужасно.
— Что ж, огромное вам спасибо, — парировал маркиз. Прежде никто и никогда не называл его надутым павлином, и он не был уверен, что это ему понравилось.
— Энджел! — снова упрекнула ее мать.
— Я пытаюсь быть любезной, — запротестовала та.
До сих пор ей не слишком хорошо удавалось придерживаться правил приличия. Значит, у них есть что-то общее.
— Любезничайте с кем-нибудь другим, — натянуто предложил Джеймс.
Граф откашлялся.
— Извините меня, Эббонли, но едва ли я сочту уместным то, что вы в такой манере разговариваете с моей дочерью.
Джеймс искоса посмотрел на него.
— Знаете, — начала графиня, прежде чем маркиз решил, насколько дипломатично ему следует ответить, — это напоминает мне чрезвычайно забавный ondit [3] , который я слышала несколько дней назад о герцоге Кентском.
3
on dit (фр.) — слух, сплетня, анекдот.
— О, в самом деле? — ответил Джеймс, заставив свои губы изогнуться так, чтобы это могло сойти за улыбку.
— Да. Кажется, он…
Джеймс потерял нить того, о чем рассказывала графиня, когда бросил взгляд на Анжелику. Она скосила на него глаза, и он закашлялся, чтобы скрыть свое удивление и веселый смешок.
Спустя еще два мучительных часа разбитых дорог и иссушающих разговоров, карета подъехала и остановилась перед Фаринг-Хаусом. Когда Джеймс ступил на землю, его раненая нога, онемевшая после долгой неподвижности, подогнулась, и ему пришлось ухватиться за ручку двери экипажа, чтобы не упасть. Брутус встал, очевидно, приготовившись следовать за ним, но девушка потянула его за поводок, и собака снова села.
— Очень рад, леди Анжелика, — прошептал Джеймс, поднимая на нее взгляд. — Возможно, мы встретимся снова.
Она улыбнулась в ответ.
— Я уверена, что это произойдет, милорд.
— Благодарю вас, Найстон, миледи, — кивнул маркиз.
— Замечательно, — пробормотал граф, и через мгновение карета загрохотала по подъездной дорожке. Джеймс вздохнул. За исключением леди Анжелики и Брутуса, это была мучительная поездка. Оставалась надеяться, что оставшуюся часть благопристойного лондонского общества будет не так трудно выносить.