Дьявол начинает и...
Шрифт:
– Агава, агава...
– Софа уже с час бродила по лесу, а ни агаву, ни путь обратный не нашла.
– Ну, ничего, - успокаивала она себя.
– Скоро солнышко встанет, обратная дорога и отыщется. Не могла же она пропасть? Не могла!
До рассвета ждать не пришлось. Дорога все-таки отыскалась, а рядом с ней и агава. Софа обрадовалась, быстро полезла листья обрывать, одной из колючек поцарапав руку. Ничего, заживет!
Теперь и идти стало легче. Листья совсем ничего не весили. А по дорожке, оно, знамо, легче, чем через кусты напролом
Пальцы Софы по одному разжались. Листья упали на дорогу. Девочка стояла, онемев. Ни заорать, ни шагу ступить. Лишь в карих глазах отражались языки пламени.
– Нет!
– Софа вздрогнула и попыталась пробраться сквозь толпу поближе к пламени, пытаясь уверить себя саму, что ошиблась, что...
– Мама!
Сгораемая заживо открыла глаза, улыбнулась, как прежде, с легкой грустью, и крикнула:
– Беги!
Софа побежала, побежала, не разбирая дороги, слыша крики позади себя:
– Быстрее, схватите ее, она пособница ведьмы!
– Она и сама...
– Ведьма!
Одна улица, еще одна. Софа, как и положено ребенку, рвалась домой. Под крышу всегда надежного укрытия. Она доберется, и все будет хорошо! Это не ее мать сгорает заживо. Она ошиблась. Мать ждет ее дома. Она защитит!
В одном из переулков Софу настигли...
За несколько часов до...
За ней пришли в полночь. Правой оказалась колдунья, она почувствовала свою смерть, почувствовала приход карателей задолго до того, как в дом ввалились чужаки. Впрочем, почему чужаки? Карима, что первым шел, она видела почти ежедневно. А теперь кончилось. Все закончилось. Тот, последний, разговор был началом ее смерти.
А что дальше будет, Марта и так знала, не раз видела, как ведьму к смерти приговаривают. Сначала пытки, потом огонь. Знала, потому сразу и "призналась":
– Я ведьма.
Все равно ведь произнесет она эти слова, а вместе с ними и себе приговор. Не сейчас, так завтра под пытками под сотым ударом плети, если однообразие не надоест карателям. Или на колесе удачи, как его прозвали жрецы.
Не важно, заслужила она это или не заслужила. Софа этого точно не заслужила! Если она должна умереть ради спасения дочери, она это сделает!
Огонь... Сколько раз она смотрела на него, уже тогда зная, что он поглотит и ее. Сколько раз представляла себе этот день. На Марту нашло отупение. Она знала, что должна корчиться в огне от боли, знала, что должна испытывать нечеловеческие муки. Но не чувствовала ничего.
А затем крик, что выбил женщину с предсмертного забытья:
– Мама!
– Беги... Беги!
– Марте казалось, она еле слышно прошептала эти слова, но их услышал каждый на площади.
И дочь побежала.
Марта глядела ей вслед, пока глаза не затуманились от боли. Пока огонь не скрыл все, что было за ним. Пока боль не стала настолько сильной, что, казалось, вовсе исчезла. Она падала в объятия смерти, как когда-то с такой же безумной страстью упала в объятия Кристофа...
***
– Пусти меня!
– кто-то схватил Софу, скрутил ей руки за спиной и прижал животом к ограде.
– Пусти!
– словно раненное животное заорала девочка.
Ловец ругнулся и зажал ее рот ладонью, тихо на ухо прошептал:
– Ну вот, мы и встретились, ведьма!
Софа дернулась, затем, чувствуя, что не может дышать: огромная лапища закрыла не только рот, но и нос, укусила незнакомца за палец. Хотя какого там незнакомца? Знакомца, Кривого!
– Дрянь!
– он вырвал ладонь и по-простому вдавил ее лицо в каменную кладку, больно ударив по носу.
– Так тебе! Я же говорил, что отомщу!
Девочка затряслась. Из разбитого носа капала кровь и смешивалась со слезами. Софе было больно, страшно и холодно. Она еще раз дернулась, но только больно потянула шею.
– А-а!
– из горла вместе с рыданиями вырвался крик.
– Пусти!
– Да заткнись ты!
– его громкий шепот был как ушат холодной воды. Горло мгновенно свело судорогой. Девочке казалось, она не сможет больше промолвить ни слова, зубы затряслись, а из глаз перестали катиться слезы. Ужас сковал сердце, казалось, заморозив боль. Вот только навечно ли?
Софа потерлась щекой об ограду, вытирая соленые капли влаги.
– Чего тебе надо?!
– с трудом разжав, казалось, намертво сросшиеся зубы, прошептала она.
– Чего мне надо? Неужто не помнишь?
– он больно укусил ее за шею.
– Забыла? Ведьмино отродье! Как мне "слабак" кричали? Из-за тебя!
– Я не хотела. Я...
– Софа замолчала, совсем рядом услышав топот ног. И голос.
Такой знакомый, казалось бы, родной голос сельского кузнеца. Вот только сейчас он стал ей чужим. Все стали таковыми, даже кузнец, его жена, что порой, в особо холодные зимы, кормили Софу лепешками. Не дал им Господь деток, а они детей любили. В кузню часто ребятишки бегали, смотрели на их работу, а еще говорили, что сами кузнецами станут, просили их научить.
Давно это было. До того, как Софа увидела и кузнеца, и жену его, стоящих возле костра. Все там были. И пекарь, и священник и... Все село!
А возле самого костра с факелом в руке стоял Карим. Надменное, чуть вызывающее, как всегда, лицо. Ему было не жаль софиной матери, никому было ее не жаль. Только у восьмилетней девочки по щекам и текли слезы.
Внезапно душу сковал холод. Страх прошел. Осталась лишь пустота. Казалось, еще недавно плодородную землю выжгло безжалостное солнце, что не первый месяц сводило мир Сорины с ума. Так и душа Софы стала пустыней. Ни единого родника, только палящий диск и выжженный песок.