Дьявол в музыке
Шрифт:
Волна чувств захлестнула его. Страх за д’Обре, раскаяние за то, что оставил его на милость врагов и – самое странное – радость от того, что он может хоть отчасти отдать графу долг благодарности, тяжело висящий у него на сердце.
– Я услышал рассказ о вашей встрече с Энеем намного позже, - продолжал де ла Марк. – Я узнал, что он был немало удивлён, поняв, что поймал соловья.
Джулиан пожал плечами.
– Он сказал мне, что музыка – лучший способ сойтись с маркезом Лодовико. Я спросил, не покровительствует ли он певцам. Эней сказал, что да.
«Но вы должны понимать, синьор Кестрель, - сказал тогда Эней, - в Италии каждый думает, что
– Теперь вы должны рассказать мне всё, - попросил де ла Марк. – Как вы убедили маркеза отвезти вас на озеро, и как вы нашли мой альбом.
– Мне не пришлось его убеждать. Это его идея. Я и сам был слегка удивлён. Когда я спел у него под окнами, я надеялся лишь пробудить в нём интерес. Я и понятия не имел, что его это так захватит.
– Но у вас должна была быть идея сохранить тайну своей личности – иначе почему вы не пришли к нему открыто?
– Я не пытался ничего скрывать. Я спел у него под окнами и так создал романтическую сцену, потому что знал, что маркез порывист и наделён богатым воображением, а серенада сработает получше рекомендательного письма. А ещё я знал, что человек его положения не окажет расположения тому, кто его добивается. Именно поэтому, когда он предложил мне оперную карьеру, меня было так непросто убедить.
– Восхитительно! – де ла Марк откинулся назад, уложив голову на корму лодки. – Продолжайте!
– Я сказал ему, что очень беден, но мой отец был джентльменом и не желал бы для меня такой жизни. Я сказал, что мог бы зарабатывать, давая уроки музыки. Маркез Лодовико был вне себя. «Давать уроки музыки! С таким голосом, как у вас! Если вы вынуждены добывать хлеб своим талантом, то лучше блистать на сцене, чем трудиться в консерватории». Я сказал, что по крайней мере, не хотел бы слышать своего имени в театрах или видеть на афишах. Возможно, тогда маркезу и пришла в голову мысль окутать меня тайной. В итоге я позволил уговорить себя.
– Вы – Макиавелли, mon vieux!
«Пожалуй, что так», - подумал Джулиан. Но это была не вся история. Он вспомнил, как Лодовико мерил шагами комнату в Каза-Мальвецци. Единственная лампа бросала свет на багряные занавеси и гобелены, отчего всё вокруг было погружено в красноватое сияние. «Вы правда думаете, что я могу добиться успеха? – Я знаю это! Доверьтесь мне, синьор Кестрель. Я сделаю вас величайшим тенором Италии!» Джулиан отчасти поверил ему. Он представил себя на сцене «Ла Скала», парижского Theatre Italien, королевского театра в Лондоне… нет, только не в Лондоне. Не так он хотел вернуться домой. Но его сердце билось, голова кружилась, и он спрашивал себя, кто кого здесь соблазняет.
– Тогда, - продолжил Джулиан свой рассказ, - маркез Лодовико обо всём позаботился. Он привёл меня к маэстро Донати и убедил его поехать со мной на озеро. Маркез наслаждался тайной, которую сам создал. Конечно, эта скрытность не давала мне добраться до альбома. Но я возлагал большие надежды на наше пребывание на озере. Альбом содержал вокальные упражнения и приёмы орнаментики, так что был шанс, что маркез принесёт его с собой, чтобы показать мне. Этого не случилось, ведь он начал понимать, что с альбомом всё не так просто. Я не упускал ни одной возможности обсудить с ним упражнения и орнаментику. Но даже шесть недель спустя, только нацарапанные им тритоны показывали, что он пытается разгадать шифр.
– Вы удивительно терпеливы.
– У меня не было выбора.
На самом деле, он едва замечал, как несутся дни. Поглощённый учением, требованиями Донати, в восторге о своих достижений, он был вынужден напоминать себе, зачем здесь оказался. Когда он слушал истории учителя о певцах и их триумфах, в нём разгорались амбиции и благоговение перед собственным талантом, как будто это было не мастерство, которым можно хвалиться, а дар, который нужно заслужить. Он чувствовал вину за все силы, что Донати вкладывал в него. Он даже испытывал жалость к Лодовико, который столько сделал для него. Хотя, конечно, маркез умел остудить любую благодарность, как холод убивает цветы.
– Как же вы нашли альбом? – спросил де ла Марк. – Где он был?
– На следующее утро после того, как маркез поймал меня в замке, он приехал на виллу и сказал, что здесь же и переночует. Я решил попытаться пролезть в замок ещё раз. Ночью он рано отправил нас с маэстро Донати спать. Я помог учителю лечь в постель, а сам спустился вниз, надеясь, что маркез не заметит меня. Я как раз увидел, что он выходит перед парадную дверь. Тогда я скользнул в библиотеку и через окно посмотрел, куда он идёт. Маркез шёл по прибрежной дорожке – к беседке, где у него, как мы теперь знаем, была назначена встреча с Валериано.
Я отошёл от окна и свет моей свечи упал на письменный стол. Там я увидел альбом, который искал, - он лежат открытый, рядом со стопкой бумаг. Эней описывал мне альбом – его размер, толщину и цвет обложки. Я быстро пролистал его и увидел, что он исписан нотами, где повсюду рассыпаны тритоны. Листы бумаги были покрыты тритонами, буквами и отдельными словами. Это позволило мне увидеть попытки маркеза проникнуть в загадку шифра.
У меня не было времени раздумывать и возможности сомневаться. Я вложил листы в альбом и унёс в свою комнату. Я не мог уничтожить его, ведь я обещал Энею вернуть его, если смогу. Мы встречались с ним во второй раз, перед тем, как я покинул Милан – тогда он передал мне имена пары братьев, которые живут рядом, и которым можно доверить мою добычу. Я взял пистолеты, всё, что могло пригодиться, и сбежал.
Я нашёл братьев, о которых говорил Эней, и оставил альбом им. Мне дали лошадь, деньги и припасы, а также совет ехать на север и пересекать границу выше Кьяссо, где кишели таможенники. Я провёл неделю в Валь-Каварньи, спал в амбарах или под деревьями и бегал от таможенников, пока не стал чувствовать себя местным контрабандистом. Наконец, я спустился к озеру Лугано и подкупил лодочника, что тайно вывез меня в Швейцарию.
– Как вы узнали о смерти маркеза Лодовико?
– Только из газет, которые прочёл уже в Лугано. Я был поражён. В газетах говорилось, что он умер от сердечного приступа, но я видел, что он был совершенно здоров. Конечно, если рассуждать цинично, то его смерть пришлась мне очень кстати. Это был единственный человек, что знал моё настоящее имя, так что теперь я мог легко скрыть, что когда-то был Орфео. Это казалось благоразумным, ведь в газетах писали и о том, что миланская полиция ищет Орфео – я решил, что моё внезапное исчезновение заставило их подозревать во мне карбонария или какого-нибудь менее экзотического преступника.