Дьявол знает, что ты мертв
Шрифт:
Когда я добрался до вестибюля, Джейкоб посмотрел на меня из-за стойки и тихо присвистнул.
– Э, парень! Тебе лучше сразу подняться к себе и принять горячую ванну, – сказал он. – От такой холодины и концы отдать недолго.
– Никто не живет вечно, – отозвался я.
Он бросил на меня непонимающий взгляд, а потом вернулся к кроссворду в «Таймс». Я поднялся в свой номер, сбросил мокрую одежду и встал под душ. И стоял так очень долго, испытывая лишь одно желание: чтобы горячие струи били мне в шею и плечи. К тому времени, когда я закрыл краны и выбрался из ванны, маленькая
Зеркало над раковиной запотело. Но я не стал протирать его. Мне и без того было прекрасно известно, каким утомленным и постаревшим выгляжу, чтобы лишний раз видеть свое отражение.
Я переоделся и попытался найти хотя бы что-то интересное среди программ телевидения. В итоге остановил свой выбор на новостях Си-эн-эн, но, собственно, разницы не было никакой, потому что я все равно почти не обращал внимания на экран.
Через какое-то время я выключил «ящик», погасил верхний свет в номере и сел у окна, глядя на непрестанный дождь.
Я встретился с Джимом Фейбером в «Хунаньском льве» на Девятой авеню. Туда я добрался в половине седьмого, для чего пришлось пройти несколько кварталов, прикрываясь зонтом. Слава богу, его не выворачивало наизнанку. Дождь лил по-прежнему, зато ветер заметно утратил силу. Джим уже сидел внутри, и как только появился я, к нам мгновенно подлетел официант с меню. Чайник и две чашки поставили на стол заранее.
Я открыл меню, но ничто не казалось особенно привлекательным.
– Тебе, возможно, придется поесть за двоих сегодня, – сказал я. – У меня что-то напрочь отшибло аппетит.
– Что-то стряслось?
– Нет, ничего особенного, – но он посмотрел на меня с подозрением.
Джим – мой куратор в АА и старый друг. У нас установилась многолетняя традиция ужинать вместе по воскресеньям, а потому неудивительно, что он сразу чувствует мою неискренность.
– Мне вчера позвонила Джен, – сказал я.
– И что же?
– Она попросила приехать к ней домой.
– А вот это уже интересно.
– Не так, как ты предполагаешь. Ей нужно было кое-чем со мной поделиться. Я поехал к ней сегодня днем и выслушал.
– Какие у нее проблемы?
Я скороговоркой выпалил слова, чтобы не дать им шанса застрять у меня в глотке.
– Она умирает. Ей поставили диагноз рак поджелудочной железы, и жить ей осталось меньше года.
– Боже милосердный!
– И кажется, для меня это стало жестоким ударом.
– Кто бы сомневался, – сказал он, но в этот момент к нам снова подошел официант с блокнотиком и карандашом наготове. – Послушай, – продолжал Джим, – давай я сам сделаю заказ, идет? Принесите нам порцию холодной лапши, порцию острых креветок с брокколи и знаменитого «цыпленка генерал Цо». – Он покосился в меню. – Только здесь его именуют почему-то «Цыпленок генерала Цуна». В каждом меню у китайцев все называется по-разному. Но думаю, что речь идет о том же генерале. По крайней мере цыпленка готовят одинаково повсюду.
– Эта хороший еда, – сказал официант.
– Уверен, что превосходная. И подайте на гарнир коричневый рис, если он у вас есть.
– Рис
– Сойдет и белый. – Он вернул официанту меню и заново наполнил наши чашки чаем.
Обращаясь ко мне, сказал:
– Если бы мы с тобой жили в Китае, пришлось бы нам каждый вечер в воскресенье заказывать себе какого-нибудь «генерала Шварцкопфа»? Едва ли… Мэтт, это ужасная новость, просто шокирующая. Есть вероятность ошибки в диагнозе? Можно еще что-то сделать для нее?
– Как я понял, нет. По ее словам, диагноз равносилен смертному приговору. Только он хуже смертного приговора, нельзя даже подать апелляцию. Это как закон Дикого Запада в былые времена. Тебя приговаривают вечером, а ведь на рассвете вешают.
– Жуть какая-то. Сколько Джен лет? Ты знаешь?
– Сорок три или сорок четыре. Где-то так.
– Совсем еще молодая.
– Чуть старше Элейн, немного моложе меня самого, – сказал я. – И думаю, состариться ей уже не суждено.
– Это просто ужасно.
– После встречи с ней я вернулся к себе в номер, сидел у окна и смотрел на дождь. Очень хотелось выпить.
– Вот теперь ты меня удивляешь.
– Я и не думал отправляться за бутылкой. Понимал, что это не выход. Но физическое желание было сильно, как никогда. Каждая клеточка моего тела криком просила хоть каплю алкоголя.
– А кому не захотелось бы выпить при таких обстоятельствах? Выпивка для того и существует, верно? Разве не для этого ее изготавливают и разливают по бутылкам? Но желать еще не значит осуществить желание. И это хорошо. В противном случае во всем Нью-Йорке можно было бы проводить всего одно собрание АА за неделю, а места для него хватило бы в простой телефонной будке.
Если бы ты еще нашел в городе хотя бы одну телефонную будку, подумал я. Их уничтожили как класс. Но почему мысль о телефонной будке зацепила меня?
– Нет ничего проще, чем оставаться трезвым, когда выпить не хочется, – говорил Джим. – Но лично меня всегда поражала наша способность оставаться трезвыми, когда душа просит спиртного. И это делает нас с каждым разом все сильнее. Так рождается настоящая сила воли.
А-а, вот в чем дело! Я размышлял о телефонных будках раньше днем, стоя на углу Пятьдесят пятой улицы и Одиннадцатой авеню, глядя на телефон-автомат, которым пользовался Хольцман, когда погиб. Интересно, где бы сейчас переодевался Супермен, когда будок больше не стало?
– Не думаю, что мне приходилось проходить через трудные времена так, чтобы в итоге не извлечь из этого пользы, – говорил Джим. – «Я должен продолжать. Я не могу продолжать. Но я буду продолжать». Забыл, чья это цитата.
– Сэмюэля Беккета.
– Правда? Что ж, в этих десяти словах заключена целая жизненная программа, не так ли? «Я должен оставаться трезвым. Я не могу оставаться трезвым. Но я останусь трезвым».
– Только слов не десять, а одиннадцать.
– Да? «Я должен оставаться трезвым. Я не могу оставаться трезвым. Но я останусь трезвым». Хорошо, даже больше. Но верный смысл не меняется. О, холодная лапша с кунжутным соусом и как раз вовремя. Давай накладывай себе. Мне всего не осилить одному.