Дьявол знает, что ты мертв
Шрифт:
Я кивнул и сказал:
– Видел тебя по телевизору.
– Вот дьявол! – воскликнул он. – Интересно, есть в этом городе хоть одна душа, не видевшая меня по «ящику»?
Он вздохнул, помотал головой и снова угостился из бутылки со старым английским элем.
– Сколько у нас сейчас каналов? Шестьдесят? Даже семьдесят, если у тебя есть кабельное телевидение. Но почему-то все смотрели Седьмой канал, если каждый видел Барри на экране. Все видели, кроме меня самого. Клянусь, я, должно быть, единственный человек во всем Нью-Йорке, который не смотрел треклятую
Мы поговорили о Джордже, и я вскоре понял, что получаю в повторе ту самую телевизионную версию, которую уже видели все: «Джордж Садецки, каким я его знаю». А потому решил переключить разговор на Хольцмана и спросил, что Барри знает об убитом.
– Ты здесь живешь, – сказал я. – Держишь глаза и уши открытыми. Ты должен был встречать поблизости Глена Хольцмана.
– Нет, я так не думаю, – ответил он. – Не припомню ни одной встречи с ним. Видел его фотки в газете, но не узнал. Жуткое дело, верно? Молодой способный мужчина. Вся жизнь впереди.
– А что о нем болтают на улицах?
– Как я и сказал. Все твердят, какой он был молодой и как ужасно погиб. А что еще им говорить?
– Зависит от того, знали ли его в округе.
– Да откуда же им его знать, приятель? Он ведь не жил здесь.
– Как раз здесь-то он и жил, – сказал я. – Ты прямо отсюда можешь видеть его дом.
Барри устроил целый спектакль, когда всматривался по направлению, куда указывал мой палец – в сторону верхних этажей башни Хольцмана.
– Верно, – сказал он. – Он жил на сороковом этаже.
«На двадцать восьмом», – мысленно поправил я.
– Там у них на верхотуре – другая страна, – продолжал он. – Человек только и знал, что путешествовал с сорокового этажа в том доме на сороковой этаж в другом, где располагалась его фирма. А мы с тобой торчим на улице. Для таких, как он, улица была пространством, которое он пересекал дважды в день, чтобы попасть с одного сорокового этажа на другой сороковой этаж.
– Но он оказался на улице в четверг неделю назад.
– Чтобы подышать воздухом, как говорят.
– А так говорят?
– Да, только это бессмыслица. Кажись, у него достаточно свежего воздуха и на своем сороковом этаже. Я даже думаю, что там вообще больше ничего нет, кроме сплошного воздуха, верно?
– Так что его привело на улицу?
– Может, это судьба. Ты веришь в судьбу?
– Не знаю.
– Человек должен верить хоть во что-то, – назидательно сказал Барри. – Вот я, например… Я верю. Верю, что сейчас выпью. – И он приложился к бутылке, после чего смачно причмокнул. – Слушай, это, конечно, отпад, что кто-то может вообще не пить. Но ты уверен, что не хочешь хоть ненадолго снова попробовать это дело на вкус?
– Не сегодня. А что помимо Судьбы и свежего воздуха могло привести Хольцмана на Одиннадцатую авеню?
– Говорю же, я совсем не знал его.
– Зато авеню тебе хорошо знакома.
– Одиннадцатая? Конечно, я знаю, где это.
– Ты когда-нибудь бывал у Джорджа в комнате?
– Даже не подозревал, что она у него есть до прошлой недели. Есть, думал, у него какой-то
– То есть ты не меняешь там тормозные колодки на своей машине?
Он звучно расхохотался. Хмель постепенно ударял ему в голову.
– Нет, с тормозами у меня всегда полный порядок. Может, стоит покрышки поменять, это да. – Он еще отпил английского эля, но на этот раз вытащил бутылку до половины из пакета и посмотрел на этикетку поверх стекол очков. – Понимаешь теперь? Пиво и солодовый эль для меня пойло в самый раз. А от вина и виски я болею. Было время, я мог лакать любое крепкое спиртное, и хоть бы что. Но те деньки давно миновали.
– Да, ты говорил об этом.
– Я, конечно, могу и травки покурить иногда, если достается. Но специально я ее не ищу. Приятель дает тебе косячок, предлагает заценить кайф. Ты же не станешь ему отказывать? Надо соблюдать приличия.
– Само собой.
– А когда я попал под нож хирурга в Рузвельте, и меня резали, то потом зашили и дали перкодан. По одной таблетке четыре раза в день. И Богом клянусь, от него было так хорошо, что я забыл о боли в-а-аще. Когда выписывали, снабдили пузырьком, но только скоро эти «колеса» кончились, а новый рецепт добыть никак не выходило. Я, значит, пошел в парке Де Витта Клинтона и купил шесть таблеток у тощего белого паренька в зеркальных очках. Они были точь-в-точь похожи на те, из Рузвельта: тот же цвет, та же маркировка, но только никакого кайфа я от них не словил. Должно быть, есть мошенники, которые делают фальшивки для продажи на улице, как считаешь?
– Вполне вероятно.
– Так что на Одиннадцатой авеню я почти не появляюсь, – подытожил он. – Там нет для меня ничего интересного.
Его сага о перкодане напомнила мне решение Джен не травиться снотворным и болеутоляющим, чтобы умереть в здравом уме. Я снова так глубоко задумался над ее словами, что чуть не пропустил мимо ушей самое важное в рассказе Барри.
Но потом сознание снова переключилось, и я спросил:
– Парк Де Витта Клинтона? Есть небольшой сквер буквально в квартале от места, где застрелили Хольцмана. На западной стороне Одиннадцатой авеню. Ты этот парк имеешь в виду?
– Угу. Парк Клинтона. Но если будешь там, не покупай ничего у белого ханыги в очках-зеркалках. Напрасно выбросишь деньги. Я уже нарвался.
– Это меня не интересует, – сказал я. – Мне даже название парка не было известно. И что, там продают много наркоты?
– Много дерьма они там продают, – ответил Барри. – Таблетка должна мне доставить хоть какое-то удовольствие, чтобы называться наркотой. Но торговцы там постоянно ошиваются, если тебя это интересует. Сквер, где мы с тобой сидим, – единственный в округе, где не толкают, потому что он слишком уж маленький. Ни деревьев, ни кустов тебе. Только скамейки да куски бетона вместо столов. Называй это парком, но по мне, так это просто широкая часть тротуара. А в настоящем парке всегда найдешь торговцев наркотиками.