Дьявольский рай. Почти невинна
Шрифт:
И вот только тогда, да, именно тогда, глядя на рыдающую Зинку, до меня уже в полной мере дошло: они уехали, оставив меня тут. Меня и ее швырнули на произвол судьбы. Так глупо... так беспросветно глупо... Да, а потом я бросилась к себе в комнату, тщательно переварила содержимое предыдущих минут. Тогда, кажется, даже и не думала о свободе, просто знала, что меня не взяли, и за этим кроется что-то еще. А потом я уже пришла сюда.
– Уехали, гады... Уехали без нас! Я им этого никогда не прощу! – Зинка ныла, размазывая слезы по загорелым щекам.
Какое-то
Еще несколько минут ушло на молчаливое созерцание друг друга. Зинка сжимала в мокром кулачке ногу нимфы, чье фарфоровое тело лежало во всех углах просторной гостиной. Голова смотрела на меня из-за колесика журнального столика. Если бы не она, то все было бы совсем иначе...
– Спасибо, ты молодец, – сказала я, опускаясь на колени рядом с девчонкой.
– А? – Зинка начала собирать осколки.
– Если бы не ты, мы бы поехали с ними.
– Да-а-а-а! – И она зарыдала, отвернувшись от меня, прикрывая лицо абрикосовым локтем.
– Значит, давай так: ты сейчас тут все приводишь в более или менее нормальный вид, надеваешь купальник и шагом марш на пляж. Стыдно ведь в такую погоду дома сидеть!
Какое-то время она смотрела на меня своими раскрасневшимися опухшими глазами и потом, не выдержав как будто утвердительной тишины, принялась опять рыдать:
– Какой пляж?! Скоты! Вонючки! Какой пляж?! Я не хочу к йогу! Не хочу!
– Иди в задницу со своим йогом! – (хотя я этого совсем не имела в виду). – Ты купаться хочешь? Ну, что теперь с ней делать?
– Иди!!!
Тут уж я разозлилась по-настоящему. Хлопнув дверью, я устремилась в нашу комнату и быстро надела серые шорты (довольно длинные для моего гардероба) и алую жлобскую майку с золотой акацией (знаете, турецкая такая, их в середине девяностых все носили). Довольно целомудренный вид, к тому же под шортами присутствовали пляжные трусики, а на живот съехала полосочка лифчика. Мне было лень это все с себя снимать. К тому же, если Аль-Альхен будет занят чем-то или кем-то, то мой приход приобретет самые невинные оттенки. Я просто иду окунуться.
С холодильника на меня дружески посмотрел ключ от Мироськиной квартиры. В мои обязанности входила передача оного ее мужу, который остался с Машкой на пляже и зайдет ко мне «часика через полтора». С усатым меня на море, разумеется, оставить не рискнули. Папаша, как всякий папаша, зятю не доверял.
– Буду до одиннадцати! И потом – английский! И на твоем месте я бы не стала кукситься, а занялась бы обустройством личной жизни!
Мне ответил лишь протяжный стон. Она, будем надеяться, не станет болтать... Впрочем, надо будет подумать и над этим...
Он возлежал на своем обычном месте, в благословенном одиночестве. Он не поворачивал головы и не проявлял какого-либо ко мне внимания, аж до тех пор, пока задыхающийся львенок не повалился на рядом стоящий лежак.
– И
Альхен тут же вежливо снял очки и посмотрел на меня с искренним удивлением.
– Я всех в Ялту сплавила, – сказал Сюрприз чуть тише и робко повел плечами.
Альхен сел, немного потянулся и смотрел на меня теперь с забавной симпатией. Хотя секундой позже мое сердце сжалось, когда я заметила, каким страшным блеском наполнились его дьявольские глаза. Я изобразила улыбку и исконно детское смущение.
– Так у тебя есть в распоряжении полдня? – Гепард придвинулся ко мне поближе.
Ни я, ни он не верили в смысл этих слов.
– Нет, меньше. Зинка плачет. Я обещала ей, что буду в одиннадцать, через полтора часа.
– А... – Он с каким-то странным видом посмотрел наверх, на смотровую площадку, с которой я каждый nach mittag проверяю его присутствие перед тем, как спуститься с папашей.
– Следят? Нет... нет, она не...
– Я не это имею в виду, – и снова «зырк» наверх.
– Подняться? – Мое сердце колотилось, как у воробья, зажатого в мальчишеском кулаке. Руки тряслись так, что их пришлось зажать между коленями.
Он кивнул.
– Нет проблем, – сказала я.
И счастье в его глазах было тоже искренним.
Я помчалась вниз, на гальку, передать ключ Валентину. Он смотрел на меня с определенным удивлением.
– И ради бога, никому не говорите, что видели меня тут! Иначе мне не жить!
– А тебя что, в Ялту не взяли?
– Забыли... задницы...
– Ну, смотри, я-то ничего не скажу, а вот она... – Валентин посмотрел на купающуюся девочку. – Я ей, конечно, объясню, в чем дело, но...
– Я думаю, что она не подведет. А я – на свидание!
С лукавой улыбкой он пригрозил мне пальцем:
– Только веди себя прилично!
Я про себя засмеялась.
– И не задерживайся!
– Клянусь, что буду к двенадцати!
Я уже мчалась по двадцати ступенькам к тенту и, врезавшись на полном ходу в какого-то физкультурника, а потом и в самого Альхена, поняла, что очень нервничаю.
Мы шли к лифту. Улыбки на наших лицах были сглажены какой-то почти пионерской торжественностью. В лифте ехали, увы, не одни. Он сказал, что я неправильно держу спину – напряженно.
– Только вот что: если ты думаешь, что я приняла душ или почистила зубы, или побрила места, которым это не помешало бы, то ты глубоко заблуждаешься, – предусмотрительно заметила я, следуя за своим молчаливым демоном.
Он лишь улыбнулся, и в его глазах я увидела какое-то странное отражение. Эти дьявольские, змеиные, нечистые, о, вот нашла: нечистые глаза были наполнены тем странным горьким чувством от осознания, что рядом с ним по-прежнему маленькая, по-прежнему наивная и почти непорочная (почти как прости) девочка Ада, которая с радостью уткнется своей растрепанной головкой в его грешные теплые руки. И будет готова лежать так, обхватив его как маму-медведицу, и забудется в щенячьем всецелом доверии, доходящем до смутной тупости, передав ему свою слишком сложную для собственного овладевания жизнь.