Дьявольский рай. Почти невинна
Шрифт:
Под конец разборки меня напоили красным терпким вином с расчетом, что хоть часть злобной бактерии подохнет. Валентин принимал деятельное участие во всех процедурах, потом отправил чистить зубы и вымыть руки, а потом снова вино. А дальше уже почти ничего не помню.
Всю ночь мне снился наш секретный дворик, и больной ветрянкой Гепард ублажал больного ветрянкой Львенка, и наши больные ветрянкой стоны сотрясали воздух и вымазанный зеленкой пейзаж прихворавшей Имрайки.
Никто от этого особенно не страдал.
Tag Zwolf (день двенадцатый)
Вчера.
Альхен. Альхен. Альхен. Альхен. Альхен.
С этими словами я очнулась в утренней Эбре. Альхен – сменяется день, лают собаки, лает папаша, шипит что-то у кого-то в мастерской, шипит сестра. Меняются лица. А я с ними и не с ними. «Альхен...» – повторяла я, шагая по Солнечной Тропе в Ливадию. Альхен... вместе с супом и салатом. Альхен. Альхен. Альхен. Альхен. Я все время вспоминаю. Нет, я все время там... там... там... Боже, почему ты позволил мне влюбиться в Дьявола? Почему сейчас? Почему в него? Альхен. Альхен. Альхен. Почему я с ним не переспала? Я же свободна... нет, ну как звучит – Адриана свободна! И я же ни в чем ни перед кем не провинилась. Я же вообще ничего не делала – одетые невинные шалости на скамейке паркового типа. Альхен... Альхен... Альхен...
Nach Mittag
Поскольку первая половина дня была проведена в облачной экскурсии по Солнечной тропе (фотографии, запечатлевшие наши кислые морды, до сих пор лежат у сестры в конверте фирмы «Кодак»), Альхена я не видела. Узурпатор всех моих мыслей.
Сиесту посвятили Зинкиному английскому.
– Что было вчера?
– Ничего не было. Его просто там не оказалось.
– Да, а я спускалась. Тебя искала. А его точно не было.
– Я сидела в парке. Роман писала.
После часа в парке пошла на свою смотровую площадку, определить степень гепардовости. Теперь всегда могла сказать папаше, что иду посмотреть, пришла ли сестра.
Увидела. Мужчина в светлых плавках. Очень загорелый. Что-то читает. На мое сердце будто опрокинули кадушку с медом. Как тепло... как приятно... И разве может быть иначе?
Значит, может. Когда мы спустились, я его упорно не видела, и жизнь тут же потускнела. В обществе родственников сидеть было невозможно. Я загорала, соблюдая карантинную дистанцию, а когда пришла Танюшка, мой солнечный зайчик, то ее тут же прогнали. Папаша и сестра.
В конце концов, решила сходить в кабинку с переодевательными и внешне невинными целями. Старый приемчик. В стенке была проделана небольшая дырочка, специально для Альхена, подглядывающего за Адорой (чего бы он, увы, никогда делать не стал), но вышло так, что Адора подглядывает за Альхеном. За четырьмя стенами никто не видит,
В первую секунду сильно загоревшая плоть с неестественной ясностью ворвалась в поле моего зрения, вызывая сноп искр дикого восторга, но, едва я выступила из кабинки, что-то будто разорвалось у меня внутри, что-то страшное, лязгая зубами, кусало мою душу. То, что отравленное полушарие моего мозга приняло за успокоение – оказалось огромным пузатым жлобом, горькой ухмылкой непредсказуемой судьбы: ухмыляясь, лже-Альхен смотрел на мой голый зад. Это был огромный волосатый боров, недоумевающий, почему столь юное и прекрасное создание смотрит именно на него.
Именно в этот день я познакомилась с Максом. Мы шли с сестрой по санаторским пляжам без папаши и болтали о моей тяжелой жизни. Напоминаю, она все еще недоумевала, как четырнадцатилетний подросток может жить в такой несвободе. Я помалкивала, зная, что если пророню хоть один намек – все полетит к чертовой матери. Она, тем временем, что-то бурчала про чье-то поведение, и мне было неясно, о ком сейчас идет речь. Когда я, поддавшись очередному порыву меланхолии, хотела закричать: «Ну почему я?», перед сетчатыми воротами пляжа «Ясная Поляна» вырос белокурый загорелый красавец, на две головы выше меня (и на четыре – Мироськи).
– Могу ли я узнать, что вы здесь делаете? – высокомерно спросил он, прислоняясь к калитке.
– Гуляем, – буркнула я, толкая калитку, чтоб пройти. Он придержал ее.
– А вы знаете, что сие здесь не дозволено?
– Мне много чего не дозволено.
– Оно и видно. А моя работа, между прочим, заключается именно в том, чтобы не пускать сюда таких, как вы. – Красавчик стал передо мной почти вплотную, пропуская Мирославу и зажимая меня между перилами, сеткой и своей широкой бронзовой грудью.– Я наблюдаю за вами, девушка, уже целую неделю, как вы, ровно в восемь тридцать одну, черепашьим шагом ползете аж до «Марата», потом обратно, и в лучшем случае пятнадцать минут вы находитесь на территории, которую охраняю я.
– Ну и что?
У него были вьющиеся, совершенно желтые волосы, едва не достающие до плеч, и ангельское пухлогубое лицо. Типичный юный сердцеед.
– А то, – он придвинулся еще ближе, и мне стало неловко, – что больше так продолжаться не будет. Если хотите тут гулять, то я вам выпишу пропуск на целый месяц – а вы мне денежку, а?
– Пропустите. – Я подалась вперед, но тут же стукнулась о его твердую теплую грудь.
– И могу ли я спросить, сколько времени мне... эм-м... придется вас терпеть?
– До 26 июля, – и тут же погрустнела.
Вчера, пока я занималась глупостями с Гепардом, они купили в Ялте билеты – нам на конец июля, Миросе с Машкой на 2 недели раньше, а Валентину – вообще через несколько дней. И мне осталось всего-то 34 дня. 34 сиесты. 34 вечера. 34 шлепка. 34 Адоры и 34 Альхена. Больше – ни секунды.
– Калинин! Открой ворота в корпус! Там шеф тебя зовет! – заорал кто-то, заслоненный его массивной спиной. Калинин отступил, и, давясь от смеха, я прошла в щель между приоткрытыми створками.