Дыхание Голгофы
Шрифт:
– Эт точно, - подхватил Руслан. – При условии стабильного финансирования проектов Швейцарским банком.
– Не поняла? Чему вы радуетесь, пацаны! – воскликнула Фрося. – Хомуту или тяглу? И вы в своей эйфории точно чего-нибудь накличите. Тьфу на вас. Давайте победим…
– Да самая малость осталась, - сказал я и моя мысль вновь метнулась к Анюте.
… Последний рабочий день в Общественной приемной был похож на одну большую эмоциональную говорильню о будущем города. Прожектерство, кажется, фонтаном било из уст каждого посетителя. Начинаясь, как правило
– Старик, звонил завотделением. Тебя ждут на беседу.
– А что случилось? – мне показалось, что Руслан чего-то не договаривает.
– Да, вроде, ничего такого. Просто желают поговорить.
Конечно, я сорвался с поста. Прыгнул в машину. «Определенно что-то случилось?! А Батищев знает и врет. Какая еще беседа?» - распалялся я.
На улицах к полудню снег тает. На дорогах, под колесами мерзко курлычет грязная жижица. А может это реагируют мои нервы? Определенно, в другое время мне бы было на это наплевать.
… Дверь в покои была заперта. А вокруг пусто. Я отчаянно забарабанил, и на пороге возникла все та же туповатая тетка в застиранном халате. Только сейчас ее лицо выражало искреннее сочувствие, а в глазах стояла мука.
– Проходи, миленький, там уже и твоя родня у доктора.
«Какая еще родня», - подумал я вскользь. Нет, я совершенно не был готов, что встречу сейчас в кабинете заведующего отделением тещу и тестя.
– Что случилось?! – едва ли не заорал я.
Тут тесть с тещей как-то в унисон с откровенной ненавистью смерили меня взглядом. А теща сказала:
– Явился, здравствуйте, мэр долбаный. Если б не твои выборы, девочка была б здорова и ребенок остался б жив.
– Пожалуйста, успокойтесь, - сказал Аркадий Семенович. Кажется в горячке, вот так с маху, я и не заметил его присутствия.
– Ну он-то причем? Наверное ж хотел, как лучше, - пожалел меня тесть, воротя, однако, в сторону лицо.
– Да что случилось, черт возьми?! – откровенно психанул я.
– Ваша жена порезала себя осколком стекла. Повредила шею, руки, - сказал доктор и взглянул на меня извиняюще. – Как гром среди ясного неба. Перед обедом я заходил к ней. Разговаривал и был немало удивлен. Отвечала на мои вопросы вполне логично. Я тогда подумал – может острая стадия психоза миновала. Она даже на выписку просилась. Я хотел уже вам звонить, коллега, порадовать вас… И вот… Гуляла по коридору. Зашла в процедурный кабинет, попросила таблетку от головной боли. Медсестра открыла шкафчик с лекарствами, а на тумбочке обычная пол-литровая банка стояла с салфетками. Ну и жена ваша схватила ее, швырнула в окно. Медсестра от неожиданности растерялась, а больная подскочила к подоконнику, подобрала осколок стекла и стала себя кромсать. Порезала руки, шею. Чудом не повредила сонную артерию. Санитары подскочили, сделали укол. Раны оказались не глубокие. Но сам факт. Угрозы для жизни нет, а вопросы остаются.
– Можно мне побыть с ней, хотя бы эти дни? – спросила теща.
– Категорически нет. Поймите меня. У нас особая больница. Мы вашу дочь перевязали, накололи лекарственными препаратами, сейчас она спит.
– Когда это случилось, доктор? – спросил я.
– А это важно? – устало взглянул на меня заведующий отделением. – Пару часов назад. Приходила главный врач. Может вы и правы, Гавриил Алексеевич, и стоит ее показать в столице. Там возможностей все же больше. И клинических и медикаментозных. Хотя, по сути, она только начала лечиться у нас. Мы еще не исчерпали своих возможностей.
– И все-таки я хочу быть с ней, - настаивала теща.
– Извините. Не вижу смысла. Она спит, и спать будет долго.
Тут заглянула в кабинет заведующего та самая туповатая санитарка.
– Извините, доктор, а наша новенькая опять в куклы играет.
– Не понял, - бросился к двери Аркадий Семенович, увлекая нас за собой. Так мы и подошли гурьбой к палате.
Доктор приоткрыл дверь. Анюта все в той же позе, в которой я ее видел пару дней назад, сидела на кровати и, напевая, нянчила сверток. С той лишь разницей, что на этот раз руки и шея ее были перебинтованы.
Теща вскрикнула и бросилась к ней. Но доктор ее удержал. Кровь ударила мне в лицо и странным эхом отозвалось в голове: «Ну, все. Хватит с меня!»
Я повернулся и резко направился к выходу. Я сел за руль и помчался на Урицкого, к себе. Я сейчас был легок и ловок. Мне вдруг показалось, что движение моей «копейки» бесшумное и мягкое. Я его почти не чувствую. Такое я испытывал давно, в детстве, когда впервые сел на велосипед и скатился с высокой горки. Странно, но и тогда, и сейчас мне было покойно, очень покойно на душе. Может я радовался жизни – тогда от ее вечности, сейчас от ее утраты. Я уходил из жизни, я точно знал, что ухожу. Вот только сделаю главное дело, уничтожу зло.
… Ближе к вечеру город наполняется людьми. Так было и так будет всегда. Но только сейчас это привычное движение показалось мне необыкновенным. На лицах нетерпение, какое и бывает только перед весной. «Как все-таки я был мало счастливо на этих улицах», - подумал я. И сам и с Анютой. Я никому не успел стать близким – я воевал за всех: за иллюзорное будущее своих соотечественников, за какие-то странные ценности… Я ждал дня завтрашнего. Мы все ждем дня завтрашнего и, наверное, в этом наше спасение. Нет, мы не думаем о грядущей гильотине, потому что уверены – наша будет обязательно пахнуть ладаном.
Я поднялся к себе на третий этаж. Машинально, как это я делаю всегда, вымыл руки. Затем достал из шкафа кожаный чехол. И легко освободил из неволи орудие убийства.
Я заглянул в оптический прицел и без труда нашел двор Главы. Он был передо мной очень, очень близко. На какое-то мгновение мною овладел азарт охотника. Конечно, я волновался, но это было другое, не идущее от страха, а скорее от сожаления - волнение. Просто я должен это сделать. Если я это не сделаю, значит зло будет торжествовать. А зло, как и раковая опухоль, имеет тенденцию прорастать.