Дыхание Голгофы
Шрифт:
– «Только на блуд время нашлось», - так и отозвалось в голове.
Впрочем, работа на скорой какого-то особого удовлетворения не оставляет. Разве что впечатления. Просто она не дает возможности сполна, профессионально оценить себя. К авральным выездам мне не привыкать, только тут другой контингент. В основном убитое букетом болезней старичьё, а дальше «по списку», пьяные увечья, детские травмы, роженицы. Этот повседневный бытовой конвейер человеческих страданий все же не сравним с боевым ни по характеру, ни по духу. Мои руки хирурга в простое и душу нет-нет, да и заполнит тоска по настоящему делу. И встанет в памяти Афган, и защемит сердце. Это неправда, что на войне не ценится человеческая жизнь – она больше не ценится на миру. Наверное, это парадокс, но именно на войне
… Мы катаемся по городу и его окрестностям. Медсестра Милана, «девица-табу», строит мне глазки, водитель Иван Иваныч, остряк из народа, сорит анекдотами, шутками да прибаутками и ведет себя так, как будто на голове еще бескозырка, а вокруг не провинциальная серость, а знойная Одесса. Иногда доза одесского юмора на единицу измерения зашкаливает и это меня утомляет. Как, впрочем, и Милана со своим назойливым темпераментом. Конечно, я теперь не догадываюсь, а точно знаю, что у нее отношения с «главным» - Зиминым. Однако сестричка непрочь согреть свою припоздалую душу с холостяком – доктором, то бишь, со мной. И ее понять можно: со мной-то надежд больше, чем с «главным», у которого жена и куча детей. Но так или иначе наше трио все же выполняет поставленную задачу. Впрочем, в нашей державе, как всегда, постоянная напряженка с перевязочным материалом, самыми ходовыми лекарствами и еще хрен знает с чем в мелкой расфасовке. Кажется и души наши расфасованы так же мелко и мысли все вокруг да около этой тоски. А если учесть, что все наши мытарства в основном по бедным окраинным поселкам, тоска умножается надвое. Страна пьяно, как в последний раз, танцует вокруг коммунистического озарения, а человеческая жизнь не стоит и ломаного гроша.
Как-то в один из плановых выходных, прогуливаясь по центру города, я наткнулся на афишу «Курсы массажа. Профессор медицины Юрий Берг. Москва, Набор на конкурсной основе. Медицинское образование обязательно». Адрес и телефон для справок. Наверно простое любопытство остановило меня у портрета этого самого профессора Берга, невероятно похожего на известного актера Зиновия Герда. Но когда в тот же день по местному телевидению показали о нем сюжет, мне стало интересно. Его мастер-класс меня просто потряс. То, что делали его руки, можно было назвать и музыкой и поэзией одновременно. На следующий день в фойе дворца культуры машиностроителей было тесно от страждущих. Подав свое досье, я занял очередь на прием, но мастер, запустив сразу всех в зал, где уже стоял на сцене массажный стол, вдруг спросил:
– Кто из вас Гавриил Алексеевич Апраксин?
Я встал.
– Пройдите, пожалуйста, ко мне, - легкий бриз пробежал по рядам. – Я думаю, мы отдадим должное человеку, военному врачу, который прибыл из Афганистана. – И мне – как вы себя чувствуете?
– Нормально. А почему вы спросили? – удивился я.
– Меня беспокоит ваше ранение, коллега. Ноги для массажиста – это очень важно. Вы понимаете какая нагрузка на опорно-двигательный сектор?
– Понимаю, - улыбнулся отчего-то я. – Но выдержу.
– Вот и хорошо. Тогда вперед к столу.
Желающих оказаться в роли подопытных оказалось достаточно. Профессор для начала выбрал довольно крепенького мужчину лет сорока. И работа началась.
Впрочем, я оказался способным учеником. И хотя доктор Берг считал, что безукоризненное знание анатомии человека – это профессиональная основа, но я-то чувствовал, что у меня еще и дар от природы. Кроме манипуляций, за которыми ремесло, я сердцем ощущал участки боли. А мои руки исцеляли и, кажется, одним прикосновением. Немногословный на похвалу Юрий Юльевич Берг удивлялся моему свежему восприятию и точности диагноза.
– У вас настоящий божий дар, коллега! – иной раз, не выдержав, восклицал он. – А руки – чудо!
Конечно, я был рад такому неожиданному повороту судьбы. Очень может быть, этот божий дар – дань Востока за двух спасенных мною младенцев из Афганского кишлака. Не могла мамочка разродиться, и дехканин глубокой ночью со слезами да причитаниями пробился на КПП нашей части, упал часовым в ноги.
…Мои встречи с Анютой затерялись, а точнее повисли на телефонной связи. Увлекшись новым для себя делом, я нет-нет, да и ловил себя на мысли, что чаще все-таки думаю о Гале, чем об Анюте. Во всяком случае на несколько ее звонков мне в общагу, я отвечал одним. Конечно, такая «вялотекущая форма» не оставляла перспектив, но что я мог поделать, если сердце мое по-прежнему принадлежало Галине, как ни банально это звучит. И не знаю, чего было больше – моего желания вернуть Галину, или моей обиды, но мне очень хотелось, чтобы моя бывшая родила девочку. И пусть самым необыкновенным образом она станет абсолютно моей копией. Скрывать от Анюты это мое чувство удавалось с трудом.
– Ты, капитан, занимаешься мазохизмом. И может то, что я скажу жестоко, но ты для нее умер, и умер еще в Афгане, - как-то в сердцах бросила Анюта…
Солнечное, прозрачное в этих краях бабье лето оборвалось с последним календарным листком октября. Вначале пронизывающий ветер смел остатки листвы и расплескал краски, а за ним уж и дождь прибавил к серости небес заунывную серую скуку вокруг. В один из таких дней позвонил тесть. Я только что сменился после трудного дежурства, прилег отдохнуть – очень много было вызовов (оно и понятно - сезонные обострения), как позвали на проходную к телефону. Сергей Сергеевич явно был навеселе и, судя по посторонним голосам в трубке, был в компании. Он поздравил меня с рождением девочки, чем немало изумил.
– … Гавр, только без обид, только без обид… - хмельно потягивая слова, верещал он. – Галка говорит, копия Маришки… значит твоя копия… Прости сынок, но это какой-то фантом.. Решили назвать Верочкой в честь матери Гали, жены моей… первой.
– Ну что ж, мои поздравления Галине, - прервал я разговор и положил трубку.
Значит, Бог услышал мои молитвы, - улыбнулся я, уловив себя на странном волнении, каком-то далеком, из глубин памяти. И тотчас навалилась тоска…
Дачный сезон практически подошел к концу, но я по-прежнему выезжаю за город, топлю дровами камин, долго и с удовольствием сижу у огня. Иногда приглашаю на дачу Анюту – идти к ней и слышать плач ребенка за стеной, «моей копии», кажется выше моих сил. И Анюта это понимает, как, впрочем, и то, что я не люблю встречаться с ней в общаге. У нас договор – ни слова о Галине. Хотя, конечно, эта моя неопределенность Анюту угнетает. Я ни разу, даже случайно не уронил ей слово «люблю» - хотя для себя уже решил. Если забеременеет, будем вместе, но, вероятно, сам Бог не хотел такой сделки. Иногда, когда мне уж очень плохо, я еду в город и долго топчусь у нашего дома, чтобы увидеть Галю. Я называю это - «убить беспросвет». Конечно, я рисковал встретиться с Анютой, но этого я боялся меньше всего. Иногда мне везет, и я вижу гуляющую во дворе с детской коляской Галину, но сделать шаг к ней, поздравить, а, главное - взглянуть на ребенка, не хватает сил.
Подошло к концу обучение на курсах. Торжественно отмечая событие в ресторане, профессор, найдя минутку для меня и лукаво блеснув глазами, спросил:
– Ну что доктор, так и будете коротать на скорой с вашим-то талантом!..
– Так уж и талантом…, - смутился я.
– Не скромничайте. Айда в столицу? Или вы все-таки хотите вернуться к операционному столу?
<