Дыхание розы
Шрифт:
— Боже, до чего же мне плохо… В животе все горит. Благословите меня, матушка, ибо я согрешила… умоляю, благословите меня пока… не поздно… Воды… Меня мучает жажда… Благословите меня…
Элевсия перекрестила ее лоб, прошептав:
— Благословляю тебя, дочь моя, подруга моя, и отпускаю тебе все твои прегрешения.
От мимолетного облегчения искаженные болью черты лица Жанны расслабились. Умирающей удалось выдохнуть:
— Гедвига… Ей лучше?
— Да, Жанна, мы надеемся, что она выживет, — солгала Элевсия.
— Мы… мы обе отравились.
— Я знаю… Успокойтесь и берегите силы, моя дорогая дочь.
Жанна закрыла глаза и хрипло прошептала:
— Проклятая…
— Она проклята. А теперь замолчите.
Аннелета взяла кувшин с водой и приказала послушницам крепко держать Жанну и силой открыть ей рот. Умирающая попробовала оказать слабое сопротивление, простонав:
— Дайте мне уйти с миром. Я хочу уйти с миром…
В течение четверти часа сестра-больничная заставляла Жанну пить, несмотря на ее слабый протест и одышку, от которой она кашляла и выплевывала слизь. Две послушницы по очереди ходили на кухню за водой. Когда Жанна, которую оставили последние силы, выпила несколько пинт [66] жидкости, сестра-больничная встала. Перед ее платья был мокрым от воды и рвоты. Угрожающим жестом она показала на Иоланду де Флери, которая неподвижно стояла перед кроватью, не произнеся ни единого слова с начала этой кошмарной сцены, и на Эмму де Патю, сказав повелительным тоном:
66
Пинта — чуть меньше литра.
— Поднимите и крепко держите ее.
Монахини подняли безвольное тело Жанны и усадили ее.
— Вы обе, — приказала Аннелета, повернувшись к дрожавшим послушницам, — откройте ей рот и уберите руки только тогда, когда начнется рвота.
Все повиновались, не в состоянии вымолвить ни слова. Аннелета засунула два пальца в рот Жанны. От зловонного и вместе с тем сладкого запаха, исходившего изо рта Жанны, ее слегка подташнивало. Она жала на язычок до тех пор, пока диафрагма отравленной монахини не начала содрогаться. Аннелета дождалась, пока теплая жидкость, выходившая из желудка, не польется ей на руку, а потом вытащила пальцы изо рта сестры, которая порциями отрыгивала жидкость, промывшую ее внутренности.
Когда полчаса спустя они удобно уложили Жанну, ее пульс еще бился прерывисто, тело по-прежнему содрогалось от конвульсий, но дышала она свободнее.
Элевсия шла за Аннелетой по длинному коридору. Бланш де Блино прижалась к одному из пилястров и, закрыв лицо руками, плакала. Когда Бланш услышала их шаги, она подняла голову и простонала:
— Я трусливая. Трусливая и слишком старая. Смерть внушает мне такой страх… Мне стыдно за себя.
— Бланш, не надо столь строго относиться к себе, — вздохнула Элевсия. — Мы все тревожимся, хотя хорошо знаем, что подле нашего Господа нас ждет чудесное место.
Повернувшись к Аннелете Бопре, старая женщина спросила:
— Жанна тоже умрет?
— Не знаю. Гедвига была такой хрупкой, и к тому же она старше. Возможно также, что она приняла более высокую дозу яда. Мы это узнаем лишь тогда, когда поймем, каким образом им подсыпали яд.
— Но почему? — плача, прошептала благочинная.
— Этого мы тоже не знаем, дорогая Бланш. У меня была версия, но две новые жертвы поставили ее под сомнение, — ответила аббатиса, думая о планах аббатства, спрятанных в несгораемом шкафу.
Если убийца хотела добраться до этих планов, почему она отравила Гедвигу и Жанну, у которых не было ключей? Элевсия утешила Бланш, как могла, добавив:
— Вам надо немного отдохнуть. Послушницы по очереди будут дежурить у изголовья Жанны. Они сообщат нам, если ее состояние изменится.
Замок Отон-дю-Перш,
ноябрь 1304 года
Прижавшись к большому камину, единственному источнику тепла в этом огромном учебном зале, Жозеф из Болоньи учил Клемана распознавать запахи. Старый врач поднес к носу своего ученика сосуд с отвратительной стоячей жидкостью красновато-желтого цвета. Он немного нервничал:
— Ну, постарайся не ошибиться. Что это?
Клеман едва сдержал позыв к рвоте, сказав:
— О… Меня тошнит…
— Ученого не тошнит. Ученый размышляет и определяет по запаху. Более того, он вспоминает, — оборвал Клемана Жозеф. — Призови на помощь свой нос, Клеман, нос — это бесценный помощник в медицине! Ну, так что это?
— Тухлое, очень тухлое яйцо.
— И откуда исходит столь неприятный запах, поскольку — не станем преувеличивать — это один из самых зловонных?
— Из испражнений больного, страдающего кровавым поносом.
— Хорошо. Перейдем к другому, более приятному.
— Мэтр, — перебил Жозефа Клеман, которому никак не удавалось избавиться от единственного наваждения. Он думал об этом днем и ночью, плача в подушку, когда знал, что находится один. — Мэтр…
— Ты думаешь о своей даме, не так ли? — опередил ребенка Жозеф, который увеличил число опытов и занятий лишь для того, чтобы дать своему блестящему ученику возможность хоть немного забыть о страхе.
— Она никогда не выходит у меня из головы. Вы полагаете… ну, что я вновь встречусь с ней?
— Мне хочется думать, что невинность должна выйти победительницей из самых худших положений.
— Но сможет ли она на самом деле?
Жозеф из Болоньи внимательно посмотрел на ребенка. Его переполняла безмерная печаль. Разве когда-нибудь он видел, чтобы невинность торжествовала? Разумеется, нет. Он солгал во спасение этой переодетой маленькой девочки, которую полюбил как своего единственного духовного сына.
— Иногда… Редко, разве что ей помогают. Итак, мой мальчик, — продолжил он, придав своему голосу строгость. — Продолжим.
Жозеф прошел в другой конец большого зала и налил янтарную жидкость в новый сосуд, а затем представил ее на обонятельный суд Клемана:
— Что мы чувствуем? Разве на этот раз приятный запах не щекочет нам нос?
— Яблочный сок. Pestis [67] . Речь идет о запахе, исходящем от больных чумой. Ну, по крайней мере, большинства из них, поскольку от остальных пахнет недавно выдернутыми перьями.
67
Pestis — чума, бич. Полагают, что она свирепствует на протяжении уже трех тысячелетий. Так или иначе, но первая достоверно известная пандемия произошла в 540 году на берегах Средиземного моря и затронула также и Галлию.