Дыхание розы
Шрифт:
Грациозным жестом она одобрила его слова: ее тонкая красивая рука словно погладила пустоту. Затем она ответила:
— С удовольствием… Значит, так мало времени, мой дорогой Гонорий.
Поджав свои пухленькие губы, она продолжила более серьезным тоном:
— Сначала ваше послание обрадовало меня, но затем, признаюсь, встревожило.
— Простите меня за это. Меня снедает тревога, и, должно быть, она просочилась в мои слова…
Камерленго замолчал и пристально посмотрел на нее. Од де Нейра вела бурный образ жизни. Только чудом можно было объяснить, почему он нисколько не сказался на ее внешности. Рано осиротевшую девочку отдали на воспитание стареющему дядюшке, который быстро начал путать родственное милосердие и кровосмесительство. Но мерзавец недолго пользовался прелестями племянницы. Он умер после бесконечной, мучительной агонии, при которой, как и требовало того благочестие, присутствовала его протеже. В двенадцать лет Од осознала, что ее талант по части ядов, убийств и лжи мог сравниться лишь с ее красотой и умом. За распутным дядюшкой в мир иной отправились тетушка, два кузена, претендовавшие на наследство, старый муж… Однако прискорбная участь родственников Од насторожила людей бальи Осера. Гонорий Бенедетти, тогда обыкновенный епископ, оказался в городе, когда шел процесс. Изумительная красота мадам де Нейра напомнила Гонорию сладостные безумства его юности, когда он покидал кровать одной дамы только затем, чтобы упасть в кровать другой. Он захотел ее допросить под тем предлогом, что его ряса заставит ее быстро признаться. Она ни в чем не призналась, запутав его в лабиринте лжи, которым он восхищался, будучи знатоком. По его мнению, такая беспринципность, такой ум и такой талант должны были спасти ее шейку от веревки и, уж конечно, от костра, на котором сжигали ведьм. Он крутился, как уж на сковородке, покупая одних, угрожая другим, убеждая третьих. С Од сняли все обвинения, освободили от всех подозрений. Од была единственным плотским увлечением прелата с тех пор, как он отрекся от мирской жизни. Неделю спустя он пришел к ней в особняк, унаследованный от мужа, которого она отправила в мир, считавшийся лучшим из миров. На мгновение Гонорий испугался, что она окажется не на высоте прегрешения, которое он собирался совершить. Но он глубоко заблуждался. Как он и надеялся в глубине души, эти несколько часов страсти она не рассматривала ни как вознаграждение, ни как необходимость. Она оказала ему честь, отдавшись ему как мужчине, поскольку никогда не уступила бы кредитору. Все эти часы, проведенные в совершенном безумии, они обнюхивали друг друга, как хищники одной и той же породы. Они занимались любовью, словно скрепляли договор. Как и Гонорий, Од полагала, что цель оправдывала средства. Ведь она сказала ему на рассвете после той ночи:
— Что вы хотите, мой дорогой, жизнь слишком коротка, чтобы терпеть тех, кто портит нам ее. Если бы люди были более мудрыми… мне не пришлось бы их травить. Я женщина слова и чести, но только толкую эти понятия, разумеется, на свой лад. Как мой дядюшка, который думал, что имеет право лишать меня невинности… В обмен на это я отобрала у него жизнь. Я с самого начала не была согласна со сделкой, которую он заключил относительно моего тела. Неожиданно мне показалось, что мне не требуется спрашивать его мнения насчет всего остального… его смерти, например. Поклянитесь мне, Гонорий, что вы мудрый человек. Мне было бы очень жаль, если бы вы умерли… Вы такой исключительный и бесценный, что мне вас будет не хватать.
Услышав столь сладостную угрозу, он расхохотался. С тех пор он редко смеялся по-настоящему. Его жизнь претерпела существенные изменения, стала зловещей и уродливой. Жизнерадостность Од была, несомненно, последним воспоминанием, которое позволяло ему вольготно дышать.
— То, о чем я вам поведаю, моя лучезарная Од… — начал Гонорий, но она прервала его, забавно сморщив личико:
— Должно остаться между нами? Ах, вы до такой степени забыли меня, мой дорогой?
Гонорий медленно вздохнул. Разве Од не была лучшим исповедником, о котором он мог мечтать? Единственным, кому он мог довериться. Он закрыл глаза и, с трудом выговаривая слова, начал:
— Од, моя великолепная… Если бы вы знали… Бенедикт умер, и я был виновником его агонии. Эта смерть причиняет мне такую боль, гложет меня изнутри, без передышки, но, тем не менее, она была неизбежной.
— Почему? — спросила она, нисколько не смутившись от такого признания.
— Потому что Бенедикт был одним из тех непорочных, упрямство которых может поколебать основы нашей Церкви. Он вбил себе в голову опасную химеру и отчаянно цеплялся за свою идею евангельской чистоты в то время, когда мы сами находимся в опасности, когда нам угрожают со всех сторон. Христианский Восток умер, и я сомневаюсь, что он когда-нибудь возродится из пепла. Сейчас мы должны, напротив, укреплять власть Церкви на Западе. Сейчас не время для диалога, обмена и открытости… Впрочем, они всегда были неуместны… Нас ждет церковная реформа, своего рода покаяние, я убежден, что это неизбежно. Од, мы гаранты порядка, твердости, без которых люди не смогут выжить. Силы, сущность которых я плохо понимаю, противостоят нам и пытаются уничтожить наше влияние. Некоторые монархи Европы, в частности Филипп Красивый, моя дражайшая, хотели бы разделаться с нашей властью. Но не это меня беспокоит, мы сумеем заставить их отступить. Признаюсь вам, совсем другие внушают мне страх.
— Другие? Какие другие? — удивленно спросила прекрасная дама.
— Если бы я знал, то больше не волновался бы. Я чувствую, как они наступают со всех сторон, я их чувствую в процветающей ереси, в экзальтированной строгости некоторых наших нищенствующих монахов, в дружбе молодых дворян и горожан. Я без устали ищу их следы… Самая богатая и самая просвещенная часть общества связывает свои надежды с реформаторами. Вскоре за ними последуют другие, бедняки, соблазненные их гротескными теориями равенства. Мы боролись и продолжаем бороться с еретическими движениями, но они представляют собой лишь поверхностный слой глубокого потока нелюбви к нам, к тому, что мы воплощаем.
— Однако инквизиция ведет активную деятельность, — подчеркнула гостья камерленго.
— Инквизиция — это бумажный дьявол, которым размахивают, чтобы внушить страх. В прошлом против нее случались бунты, и это доказывает, что народ, если он находит… вождя, может оказывать противодействие.
Прежде чем продолжить, Гонорий немного поколебался:
— Вождя или чудо. Представьте себе, моя подруга… Представьте…
— В чем вы не решаетесь мне признаться? Я чувствую, что вы испытываете страх, и это тревожит меня.
Проницательность молодой женщины убедила камерленго, и он пошел до конца в своих откровениях.
— Я вступил в битву, которая, как я порой этого боюсь, может оказаться напрасной. Я чувствую, что потерплю поражение, и при этой мысли меня охватывает ужас. Было бы достаточно чуда… убедительного чуда, чтобы все переменилось.
— Какого чуда?
— Не знаю. Я сомневаюсь, что Бенедикт знал природу этого чуда, но все же он был готов его защищать ценой собственной жизни, равно как и один из его главных ставленников, рыцарь Франческо де Леоне, госпитальер.
Несколько секунд Гонорий пристально смотрел на нее, а потом продолжил:
— Мои объяснения такие расплывчатые, такие неясные… Это потому, что я сам вот уже на протяжении многих лет продвигаюсь в тумане. Текст, своего рода святое пророчество, чудом попал в наши руки, но лишь для того, чтобы потом исчезнуть вновь. В нем говорилось о двух астральных темах. После многих лет исканий и разочарований мы довели до сведения Бонифация существование трактата по астрономии, написанного монахом из монастыря Валломброзо. Революция, описанная на этих страницах, ни за что на свете не должна произойти. За этим следил я. Трактат был спрятан в нашей личной библиотеке. Мы делали успехи в расчетах, которые должны были позволить нам прояснить эти темы, однако один из камергеров украл этот трактат и продал его тому, кто предложил большую цену… Леоне. Тем не менее нам удалось проникнуть в тайну первой темы и определить, благодаря лунному затмению, личность, которую она означала, некую даму Аньес де Суарси.
— Кто это?
— Признанная незаконнорожденная дочь, зачатая французским ординарным бароном Робером де Суарси.
Мадам де Нейра недоверчиво нахмурила свой хорошенький лоб.
— Что за бессмысленная история… Какую роль играет эта мелкая французская дворяночка в столкновении между реформаторскими и консервативными силами Церкви?
— Как вы верно выразили замешательство, в котором я пребываю уже несколько лет!
— К тому же женщина. Кто такие женщины в глазах прелата? Святые, монахини, матери с одной стороны, а с другой стороны — шлюхи, развратницы и искусительницы. Какое значение может иметь женщина?
Это перечисление заставило Гонория невольно поджать губы. Разумеется, он мыслил достаточно трезво, чтобы признать ее правоту. А поскольку это так, какую роль могла бы играть женщина? Разве Од, эта очаровательная убийца, сама не была наглядным примером?
— Я теряюсь в догадках, моя дорогая. Я ничего не знаю об этой женщине, кроме того, что она представляет ужасную опасность, о которой мне тоже ничего не известно. Она должна умереть, причем как можно скорее.
— Вы позвали меня, чтобы доверить мне ее казнь? — улыбаясь, уточнила мадам де Нейра.