Дюма
Шрифт:
Другим противником брака была Мелани Вальдор, еще на что-то надеявшаяся. Писала Катрин, требовала вмешаться, но та, благоразумная, ответила, что ее это не касается. Тогда Мелани забросала письмами мальчика: «Думаю, твоей матери следует сходить с тобой к свидетелям и рассеять их заблуждения: ведь им говорили, что ты с радостью дал согласие на этот брак! Может быть, так удастся спасти твоего отца». Тот написал отцу (гостившему с Идой у Доманжа) сердитое письмо. Отец в раздражении отвечал: «Если между нами резко прекратились отношения отца и сына, в этом нет моей вины, а есть только твоя: ты приходил в наш дом, тебя все здесь ласково принимали, но тебе внезапно вздумалось, следуя чьему-то совету, перестать здороваться с особой, которую я считаю своей женой, поскольку живу с ней… Напиши мадам Иде, попроси ее стать для тебя тем, кем она стала для твоей сестры, и отныне и навеки ты будешь у нас желанным гостем. Да и лучшее для тебя из всего, что может случиться, — чтобы эта связь продолжалась, поскольку, так как у меня за эти шесть лет не родилось детей, я уверен в том, что у меня их
Расписались в мэрии 5 февраля 1840 года, заключили брачный договор, вклад мужа — авторские права, оцененные в 200 тысяч франков, венчались в церкви Сен-Рош. А 20 февраля — выборы в академию, «бессмертие» обрели бывший премьер-министр Моле и физиолог Пьер Флуранс, а Гюго опять пролетел. Ясно, что если не избрали Гюго, то Дюма и подавно надеяться не на что. Но уже женился — ничего не поделаешь. Новобрачные сохранили за собой две квартиры и общего хозяйства не вели. Он ухаживал за молодыми актрисами. Она жаловалась Доманжу, что в доме нет денег: «Прибавьте к этому сестру, которой открывают счета в магазинах, в которых мы делаем покупки, кузенов, племянников, любовниц и скажите мне, можно ли, если у вас и без того немало долгов, если положение обязывает вас вести достаточно роскошную жизнь, а главное — если вы понятия не имеете о том, что такое порядок, — можно ли, скажите мне, не упасть в бездонную пропасть?» А ведь доходы были. Французский театр отказался возобновить «Генриха IV», но Дюма выиграл суд и получил компенсацию. Написал с Шарлем Лафоном (не ставя свое имя) пьесу «Жарвис, честный человек, или Лондонский торговец» на сюжет, сходный с «Королем Лиром»; постановка в «Жимназ» 3 июня, успех средний, но деньги есть. Написал для «Века» «Юг Франции» и бурлескную новеллу «Охота на шастра». Вышел том «Жизни замечательных людей» о Наполеоне, правда, приняли его прохладно. Марк де Сент-Илер: «Я ожидал, что в этом эпизоде (сражение при Ватерлоо. — М. Ч.) автор употребит всю мощь своего таланта, всю энергию мысли. Но нет…»
В марте 1840 года пало министерство Сульта — палата отказалась утвердить денежные выплаты королевской семье. Снова Тьер, снова надежды — ну, это же Тьер, интеллигентный человек, в прошлые разы он как-то странно себя вел, но теперь… И впрямь, глядите: Кавеньяк вернулся из изгнания, и никто его не сажает, а Луи Блан написал книгу о революции, и ее собирается публиковать успешный издатель Фурне… «Ренессанс» из-за финансовых трудностей закрылся 2 мая (потом открылся, но в 1844 году разорился окончательно). Дюма выбил через Мериме и Ремюза, нового министра внутренних дел, заказ на пьесу для Французского театра и аванс в шесть тысяч франков и решил ехать во Флоренцию — там лучше работать и дешевле жить. Заключил с несколькими газетами договоры на публикацию путевых заметок, 28 мая отбыл с женой в Марсель, 5 июня был во Флоренции. Он заканчивал писать роман, начатый ранней весной, — «Записки учителя фехтования, или 18 месяцев в Санкт-Петербурге».
Это не первое его «русское» произведение. «Ванинка» — рассказ из серии «Знаменитые преступления»: 1800 год, конец царствования Павла I, все начинается с экзекуции в доме «генерала Чермайлова»: «Исполнение же наказания было возложено на кучера Ивана, коего умение орудовать кнутом то возносило, то, если угодно, низводило до уровня палача всякий раз, когда предстояла подобная экзекуция. Все это, впрочем, не лишало его уважения и даже дружбы остальной челяди, совершенно уверенной, что действует он только рукой, а сердце не имеет к сему никакого касательства. Поскольку же и рука и тело принадлежали генералу, тот мог ими пользоваться по своему усмотрению, что никого не удивляло. К тому же Иван делал это не так больно, как делал бы другой на его месте. Будучи человеком незлым, он умудрялся пропускать один-два удара из положенной дюжины. Если же от него требовали неукоснительного счета всех положенных ударов, он старался, чтобы кончик кнута приходился на еловую доску, на которой лежал наказуемый, что избавляло того от лишней боли». Били крепостного парикмахера Григория по жалобе дочери генерала Ванинки, для которой крепостные были «лишь бородатыми скотами, стоявшими, в соответствии с теми чувствами, которые она к ним питала, существенно ниже ее лошадей или собак…». В нее влюбился граф Федор «Ромайлов», но отец хочет выдать ее за тайного советника.
Крепостные у Дюма так же морально изуродованы, как хозяева. Григорий, ненавидящий Ванинку, говорит генералу, что дочь живет с Федором (за донос получает деньги и вольную), генерал идет проверять, никого в спальне не находит, а бедный Федор задохнулся в сундуке, куда его спрятали Ванинка и ее распутная горничная. Лакей Иван помогает избавиться от трупа, шантажирует Ванинку и получает деньги. Тут умирает жених Ванинки, ей разрешено выйти за Ромайлова, и его начинают разыскивать; крепостные тем временем обделывают свои дела.
«— А знаете, — возразил Иван, которому хмель уже ударил в голову, — что бывают холопы, которым живется повольготней, чем их господам. <…>
— Ну, это как посмотреть, — протянул Григорий с сомнением в голосе.
— Отчего же? Наши господа родиться не успеют, глядишь, уже в руках двух-трех буквоедов — француза, немца и англичанина. Любишь не любишь, а живи с ними до семнадцати лет, хочешь не хочешь — выучись с их помощью трем варварским языкам за счет нашего прекрасного русского, который человек и вовсе забывает из-за иностранщины. Если решил чего-то добиться в жизни, иди служить в армию. Станешь подпоручиком, будешь рабом у поручика, станешь поручиком — у капитана, а уж коли дослужишься до капитана, так над тобою майор хозяин… Если ты беден, вечно веди борьбу, чтобы прокормить семью; если богат — следи, чтобы тебя не обкрадывали управляющие и не обманывали мужики. Разве это жизнь? Вот мы, бедняки, помучим мать, когда она нас рожает, и все; остальное — хозяйская забота, хозяин нас кормит, определяет к делу, а уж выучиться ему не составляет труда, если ты не круглый дурак…» Иван расхвастался в кабаке, что Ванинка у него в руках, та отравила всех посетителей кабака и сожгла его, потом исповедалась, поп отказался отпустить грех и разболтал жене, все выплыло наружу; Павел распорядился попа расстричь и сослать в Сибирь, а убийце — ничего. «Ванинка постриглась в монахини и умерла от стыда и отчаяния».
Что за дикая фантазия, скажет читатель и ошибется: Дюма добросовестно следовал источнику — книге дипломата Дюпре де Сен-Мора «Отшельник в России» (1829). Было ли это на самом деле? Видимо да, только относили историю к царствованиям разных монархов. В «Русском архиве» за 1891 год опубликован рассказ А. Корсунова «Трагический случай прошлого века»: автор со слов своего отца поведал, как данное преступление совершила дочь генерала Черткова в эпоху Екатерины II; на этот сюжет написана повесть графа Салияса «Бригадирская внучка». В том же «Русском архиве» в 1892-м — статья Д. Ильченко: «Лет 20 тому назад мы слышали этот рассказ от одной дряхлой старухи К. М. Тимофеевой, которая передавала подробно обстоятельства этого события тоже со слов отца своего, бывшаго помещика Полтавской губернии, служившаго под начальством генерала, в семействе котораго случилось это несчастие… событие, по словам ея, имело место в царствование императора Павла». Ильченко упоминает Дюма и замечает, что тот точно воспроизвел рассказ Тимофеевой, от которой, вероятно, и слышал его Сен-Мор. Дюма придумал лишь диалоги, но и то строго следуя Сен-Мору, который писал про «офранцуживание» русских.
Интерес его к России подогрели несколько человек. Первый — учитель фехтования Огюстен Франсуа Гризье (1791–1865). В 1814–1815 годах он служил в Национальной гвардии, в период Ста дней сражался за Наполеона, потом преподавал фехтование во Франции и Бельгии, в 1819-м уехал в Россию, где жил до 1829-го: по распоряжению великого князя Константина получил должность преподавателя фехтования с чином капитана в Главном военно-инженерном училище, обучал, в частности, декабристов И. А. Анненкова, А. Н. Муравьева, С. П. Трубецкого, был, как считается, знаком с Пушкиным. Возвратился домой, открыл фехтовальную школу, написал книгу «Фехтование и дуэль» (посвятив ее Николаю I) и был популярен в Париже: спортсмен, интеллектуал, либерал — редкое сочетание.
Второй — Шарль Дюран, с которым Дюма теперь виделся регулярно: тот в июне 1839 года перебрался в Париж и основал (с помощью Дюма, водившего его по инстанциям) бонапартистскую газету «Капитолий». Дюран продолжал деятельность, начатую в Бельгии: пытался склонить общественное мнение в пользу России. Отношения между двумя странами были плохи с наполеоновских времен и еще ухудшились после подавления Польского восстания; французы также считали, что Россия хочет отнять у них Константинополь. Дюран уверял Россию, что неприязнь идет на убыль, французы потеряли интерес к Польше и верят в миролюбие Николая. (Его газета была единственной, которая так считала, — он обманывал своих хозяев.) 12 мая 1839 года, в день, когда было подавлено восстание «Времен года», он писал министру просвещения Уварову: «Теории легитимистов забыты; республиканские павианы укрощены… интересы перестают мало-помалу называться мнениями, и все разумные люди превратились в людей деловых… Одним из сюрпризов, наиболее приятных для меня, было видеть, что смешное предубеждение, существовавшее во Франции против того, кто является самым священным в Вашей стране и в Ваших сердцах, если и не вполне уничтожено, то, во всяком случае, в большей мере изжито. Газеты не смеют еще отречься от предубеждения, но у людей уже почти у всех открылись глаза не столько на политику, сколько на личность Вашего великого императора…» Король, писал Дюран, «всегда сожалеет о том, что не может открыто действовать для России» и либеральные журналисты признаются, «что до сих пор очень плохо знали личность Императора». Это надо использовать.
Он напоминал, как в 1836 году в Петербурге принимали французского художника Верне и наградили орденом Станислава 3-й степени, уверял, что богема Парижа мечтает о подобном счастье, и надо бы повторить это с писателем. Каким? «Со старой литературой покончено. В новой подымаются два замечательных человека: Гюго, великий поэт и, по моему мнению, посредственный драматург, и Дюма (Александр) — самая плодовитая драматургическая голова нашего времени, хотя как поэт он уступает Ламартину и Гюго». Дюран сообщал, что Дюма «жаждет низложить к стопам Императора» пьесу «Алхимик» и что это, разумеется, не его, Дюрана, инициатива, а Дюма сам додумался. «Я, радуясь, что французское образованное общество идет по пути, который я имел честь первый указать всем благомыслящим, посмел обещать Александру Дюма адресовать его манускрипт лично Вам, так как близко знаю Ваш благородный характер и высокую просвещенность… Вполне возможно, что Его Величество сочтет своим долгом ответить на почтительное подношение Александра Дюма почетным знаком своего императорского благоволения. В таком случае, Ваше Превосходительство, для того, чтобы нанести парижским полякам удар сокрушительный и необходимый, не было ли бы уместно посоветовать Его Величеству пожаловать орден св. Станислава 2-й степени?» Надо полагать, Дюма, в свою очередь, было сказано, что в России только о нем и думают, а царь обожает французское искусство, целыми днями обласкивает художников и без его пьесы жить не может.