Дюма
Шрифт:
Прежде всего, в советском издании меньше глав. Выброшено почти все о Наполеоне, скорее не из идейных соображений, а просто сочли не идущим к делу. (Даже во французских изданиях глава о наполеоновской кампании в Москве то вставлялась, то убиралась.) Но основная претензия заключалась, конечно, в том, что автор, по выражению Дурылина (чья книга, если отвлечься от идеологии, является эталоном дюмаведения), «опошляет образ декабриста». Что же он опошлил? Что соврал?
Луиза (так Дюма назвал героиню), рассказывая Гризье о знакомстве с «Ванниковым», приводит его слова: «В Москве я встретил старых друзей. Они нашли меня мрачным, скучным и попытались развлечь. Но это им не удалось. Тогда они принялись искать причину моего грустного настроения, решили,
«— Вы думаете, что я не знаю так же хорошо, как вы, что это безумие? Что я хоть немного надеюсь на успех? Нет! Я сознательно бросаюсь в пропасть, и даже чудо не может меня спасти. Единственное, что я могу сделать, — это закрыть глаза, чтобы не видеть глубины этой пропасти.
— Но зачем же вы по доброй воле бросаетесь в нее?
— Слишком поздно идти на попятный. Скажут, что я струсил. Я дал слово товарищам и последую за ними… хотя бы на эшафот».
Далее цензура вырезала несколько страниц. В подлиннике Гризье говорит Анненкову:
«— Но вы, вы, человек знатного рода…
— Чего вы хотите?.. Люди сошли с ума. Во Франции парикмахеры сражались, чтобы стать большими господами, а мы будем сражаться, чтобы стать парикмахерами».
Дурылин: «Эта реплика есть повторение известной пошлой остроты, сказанной придворным „остроумцем“ кн. А. С. Меншиковым после подавления восстания декабристов. Нужно ли говорить, что ее мог произнести мифический „comte Waninkoff“ на грудь которого Дюма повесил Станислава, не полученного им самим, а никак не настоящий декабрист Анненков?!» (Вообще-то фраза об аристократах, желающих быть парикмахерами, принадлежит Ростопчину.)
Гризье:
«— Но какова же цель?
— Республика, ни больше ни меньше; и отрезать бороды наших крепостных, пока они не отрубили нам головы… И кого выбрали для этой цели! Князь! Князей у нас много; чего у нас нет — это людей…
— Но ведь вы подготовили проект Конституции?
— Конституция! — воскликнул граф Алексис с горькой усмешкой. — О! Да, у нас есть „Русский Кодекс“ („Русская правда“. — М. Ч.), составленный Пестелем, этим уроженцем Курляндии… и затем у нас есть катехизис, написанный чудесным языком образов, полный таких заявлений, как „Доверяйтесь только своим друзьям и своей руке! Лишь ваши друзья помогут вам, и лишь ваш кинжал защитит вас… Вы — славянин, и на вашей родной земле, на берегах морей, ее омывающих, построите четыре порта… и в середине возведете на трон Богиню света“…» (Дюма имеет в виду Общество соединенных славян, основанное в 1823 году в Новоград-Волынске А. И. и П. И. Борисовыми и Ю. К. Люблинским, целью которого провозглашалось объединение всех славян в федеративную республику.)
«— Но, граф, что означает весь этот вздор?
— А! Вы не понимаете, не так ли?.. Это потому, что вы не посвящены; будь вы посвященным, вы бы поняли чуть больше, правда, ненамного, но это не важно; вы могли бы цитировать Гракхов, Брута, Катона, вы могли бы сказать, что тирания должна пасть, Цезарь должен быть убит…
— Я не скажу ничего подобного… наоборот, я должен был бы молча уйти и никогда больше не вступить ни в один из этих кружков, являющихся просто плохой пародией на наших фейянов и якобинцев… Но, Господи, — воскликнул я, — как вы, так хорошо видящий комическую сторону этого дела, как вы могли впутаться в него?!
— А что я мог сделать? Жизнь мне надоела, и я в любой момент был готов ее продать за копейку; я как дурак попался в ловушку, а когда сделал это, получил письмо от Луизы; я хотел выйти из Общества, мне сказали, что все закончилось и никакого Общества больше нет, и я о них не слышал… Год назад мне сказали, что родина на меня рассчитывает… ложная идея чести удержала меня, и, таким образом, я готов, как сказал Бестужев нынче вечером, нанести удар тиранам и развеять по ветру их прах. Это очень романтично, не так ли? Но самое меньшее, что может случиться, — это то, что тираны нас повесят, и поделом».
Современные французские исследователи и то удивляются: Дюма как республиканец должен восхищаться декабристами, а этого нет. На самом деле удивляться нечему: он понимал, что без революционной ситуации, то бишь одобрения Провидения, делать революцию могут только безумцы (вроде Бланки), и они вредят всем. Поэтому Анненкова он не «опошлил», а в соответствии со своими взглядами вознес — тот умнее своих друзей и не верит в успех восстания. Откуда Дюма взял, что Анненков именно так смотрел на вещи? Мы уже знаем, что он ничего не мог выдумать, — значит, кто-то ему так сказал, может, Гризье, Оже или Муравьев. Соответствовало ли это действительности? Е. И. Якушкин, сын декабриста И. Д. Якушкина: «Упасть духом он [Анненков] мог бы скорее всякого другого…» Сама Полина Анненкова приводит в мемуарах слова мужа: «Еще 12-го числа в собрании у князя Оболенского я высказал, что не отвечаю за Кавалергардский полк, где служил тогда, потому что знал очень хорошо, что солдаты не были расположены к вспышке, которая готовилась, да и сам я видел в поднятии войск большую ошибку и не рассчитывал на удачу предприятия». Если покопаться в исторической, даже советской, литературе, мы обнаружим, что Дюма (или те, кто давал ему информацию) никого не «оклеветал» и не «опошлил», а сказал правду: декабристы не верили в успех. Г. Г. Фруменков, В. А. Волынская, «Декабристы на Севере» (1986): «…офицеры не дали согласия „умереть совместно“ и не обещали поднять свой полк. Чувство неуверенности в успехе восстания сковывало их действия. Они не хотели рисковать и расставаться с личным благополучием, семейными радостями. Академик Н. М. Дружинин говорит о наступившем в конце 1825 года невидимом „внутреннем кризисе“ республиканской ячейки».
События 14 декабря Дюма изложил ясно и толково, не упоминая, что делал Анненков. И вот он появляется: «Кавалергарды пришпорили коней и понеслись вдогонку, за исключением одного человека. Соскочив с коня, он подошел к графу Орлову и отдал ему свою шпагу.
— Что это значит, граф, — спросил удивленно генерал, — и почему вы отдаете мне шпагу, вместо того, чтобы обратить ее против изменников?
— Потому что я принимал участие в заговоре и рано или поздно буду разоблачен и арестован. Предпочитаю сам прийти с повинной.
Это был граф Алексис Ванников».
Вот тут Дюма и вправду сознательно «исказил». Он не сказал, что Анненков не только не участвовал в восстании, а был на противоположной стороне. Слова Анненкова по мемуарам Полины: «14-го числа я вышел на площадь с Кавалергардским полком, занимая свое место, как офицер 5-го эскадрона». Кавалергардский полк без колебания присягнул Николаю I; когда на Сенатской было все кончено, Анненков вернулся в казармы, и пять дней его не трогали. (Взяли его 19 декабря — кто-то донес; он был допрошен лично Николаем, признался, что состоял в тайном обществе, давал показания и на других. Верховный уголовный суд, обвинив его в участии в тайном обществе и «согласии в умысле на цареубийство», отнес его к государственным преступникам II разряда — лишение дворянства, вечная каторга.) Так что Дюма не убавил, а прибавил герою благородства.
«Согласно порядку, заведенному в Санкт-Петербурге, следствие велось втихомолку, и в городе о нем ничего не было известно. И странное дело: после правительственного сообщения об аресте заговорщиков о них в обществе перестали говорить, словно их никогда не было, словно у них не осталось ни родных, ни друзей. Жизнь шла своим чередом, будто ничего особенного не произошло. И однако, уверен в этом, все с трепетом ждали, что не сегодня завтра грянет как гром среди ясного неба некая страшная весть…» День казни, Гризье наблюдает (подлинник Дюма):