Дюссельдорфский убийца
Шрифт:
— Для вашего покорного слуги, — подхватил Мяч, — увы, много талантов оказываются зарытыми в землю.
— Итак, Эльза Картон…
— Живет в Дюссельдорфе, замужем за столяром, Генрихом Шлеманом, отбывшим некогда тюремное наказание в Бреслау и ставшим теперь честным ремесленником. Почтенная старушка больна и не выходит из дому.
— Ей не может быть больше пятидесяти…
— Этого уже достаточно, чтобы иметь сына ваших лет, — Мяч позволял себе иногда дерзости, когда бывал в хорошем настроении.
— Вы не собираетесь жениться, инспектор?
— Ненавижу женщин.
— Удивительная неосторожность. Во-первых, я знаю одну молодую особу, которую вы, наверняка, уверяете в противном, а во-вторых, это дает мне лишний повод подозревать вас в…
— Милостивые боги! — воскликнул Мяч.
— Во всяком случае, вам нужно иметь в виду, что после свадьбы понадобится мебель, — неумолимо продолжал Горн.
Мяч, наконец, сообразил, в чем дело, и не расспрашивая больше ни о чем, выкатил из гаража автомобиль.
В маленьких палисадниках на клумбах и грядках зазеленели первые побеги.
Солнце брызгами разбивалось о стекла в тюлевых занавесочках, темной парчой наряжало фикусы и шаловливыми зайчиками разбегалось по выскобленному полу в пестрых дорожках.
В мастерской, загроможденной досками, верстаками и рамами, приятно пахло свежими стружками.
Хозяин — угрюмый старик с лицом, заросшим щетиной, мрачно стругал доску, не желая вступать в разговоры.
Горн не хотел почему-то сразу приступить к делу, и несчастному Мячу пришлось на самом деле заказывать мебель, объяснять и выбирать рисунки.
Окончив переговоры, он, колеблясь, отдал столяру довольно крупный задаток, но, поймав многозначительный взгляд Горна, тотчас успокоился.
Столяр, в свою очередь, получив деньги, сделался более приветливым.
— Неужели вам приходиться работать одному? — спросил его Горн. — Разве у вас нет детей?
— Нет, господин… впрочем, есть один, да лучше бы его и не было.
— Лентяй?
— Никуда негодный человек, бродяга. Видите ли, удрал из дому еще мальчишкой, лет десять пропадал невесть где, потом приехал, пробыл дома около двух месяцев и опять исчез неведомо куда.
— Чем же он занимается?
— А Бог его знает. Намучился я с ним довольно. Теперь уже рукой махнул. Взрослый парень — я за него не ответчик. Да и не родной сын он мне.
— Да, тяжело работать одному на старости лет, — вставил соболезнующе Мяч. — Но вы ведь женаты?
— Да, заболела вот моя старуха, который день валяется.
— Что с ней?
— А кто ее знает? Вот доктор был, прописал лекарство. Деньги стоит большие, а толку мало.
— Позвольте, я осмотрю больную, — предложил Горн, вставая.
— Мой товарищ — доктор, — подхватил Мяч.
— Ни к чему это, господин. Ей и так хорошо. На докторов денег не напасешься.
— Да я и не собираюсь брать с вас денег, — улыбнулся Горн. — Я приехал к вам в город по личным делам и не гонюсь за пациентами. Осмотрю просто в виде дружеской услуги.
— К чему вам беспокоиться. Я не люблю так…
Мяч прищурился и внимательно посмотрел на хозяина. В его нежелании показывать больную было что-то странное.
— Я тоже, может быть, соберусь заказать вам мебель, — продолжал Горн, — тогда и сосчитаемся. Больная у себя?
И, не дожидаясь ответа, он отправился из мастерской в квартиру.
Столяр волей-неволей вынужден был показать ему дорогу, недовольно ворча что-то себе под нос.
Горн прошел через небольшую залу с ореховой мебелью, обтянутой плюшем, с развешанными по стенам олеографиями в дешевых золоченых рамах, с геранью и канарейками на окнах — характерной обстановкой зажиточного немецкого бюргера.
Не желая, чтобы столяр успел предупредить жену, комиссар первым постучал в дверь спальни.
— Войдите, — услышал он слабый голос, — кто там?
Эльза Шлеман лежала на высокой кровати и вопросительно смотрела на вошедшего запавшими воспаленными глазами.
— Доктор Валлер, — представился Горн. — Я случайно зашел в мастерскую вашего мужа и, узнав о вашей болезни, решил навестить вас.
— Мне очень плохо, доктор, наверное, уже ничего не поможет. Разве вы меня знали раньше?
— Так, слышал кое-что. Ваше девичье имя Эльза Карстон? Разрешите?
И Горн с уверенностью популярного доктора стал осматривать больную.
Она не преувеличивала тяжести своего состояния. Пожилая, но все еще красивая женщина умирала самым мучительным образом. Сильная худоба, обострившая лицо и тело, круги под глазами и влажная зеленоватая кожа, отделявшаяся при малейшем прикосновении хлопьями.
Человек, хорошо знавший Горна, заметил бы, как тот еле заметно вздрогнул. Но в комнате, кроме больной, никого не было: столяр остался в гостиной с Мячом, быстро сообразившим, что комиссар хочет поговорить с хозяйкой наедине. Инспектор умело отвлекал хозяина разговорами, не пуская его к жене.
— Сколько раз у вас был уже кровавый пот? — спросил Горн.
Больная удивленно взглянула на него.
— Вы знаете эту болезнь? Господин Фридрихсон, который был у меня, очень удивился и…
— Да, я знаю, что это такое, — горькая складка прорезала высокий лоб доктора, — когда вы заболели?
— Неделю тому назад. Я простудилась и начала кашлять…
— Принимали ли вы что-нибудь от кашля?
— Сперва я выпила на ночь малины. Я ведь не привыкла лечиться, ну и не обращала никакого внимания на всю эту историю. А потом, ночью, как-то голова очень болела, кошмары душили, я проснулась, а у меня на теле — верите ли, доктор — капли крови выступили. Разве это бывает от простуды?
— И вы никуда до этого не выходили, припомните… И ничего не принимали, кроме малины?
— Не помню, может быть, я съела что-нибудь… Нет, уж, наверное, такая моя судьба.