Дж. Р. Р. Толкин
Шрифт:
Но вернемся к «Легенде». Разумеется, заимствования из нее (и ее источников) в «Турине», особенно в итоговой его версии 1950–60-х гг., отнюдь не ограничиваются ни сломанным/проклятым мечом, ни драконоборчеством. Мотив всепобеждающего демонического проклятия (в «Легенде» и в подлинном Нибелунгском цикле — проклятие Андвари), орудием коего выступают в том числе гордыня самих персонажей, — центральная тема «Турина». Сиротство Сигурда отзывается в сиротстве Турина. Тема невольного инцеста — не только от Куллерво и Эдипа, но и от Сигмунда, вступающего в связь с Сигню, приняв ее за «эльфийскую деву», — прямая параллель с Турином, в первый момент принявшим за таковую свою сестру и будущую жену Ниэнор. Коварный гном (точнее, цверг, двэрф), предатель героя, алчущий драконова золота, — в «Легенде» Регин, в «Турине» Мим. Восстание готов против гуннов, уже упоминавшееся, прямо, даже текстуально отзывается в восстании угнетённых жителей Хитлума против истерлингов после убийства Турином вожака последних Бродды. Бродда, кстати, запугиванием и насилием добивается руки Аэрин, родственницы Турина, — мало не так, как Атли добивается от бургундов руки Гудрун. После гибели
Однако далеко не только «Легенда» и подлинные сказания за нею послужили источником для «Легендариума». «Легенда» в самом начале своего создания вошла в литературный мир Толкина и наполнилась его чертами. И видно это прежде всего по Прологу. Картина создания мира здесь в основном восходит не к скандинавской мифологии, а к толкиновской, как она отразилась в КЗС и в «Эскизе мифологии» 1920-х гг., а после — в «Кэнта Нолдоринва», первой версии собственно «Сильмариллиона». Если первая строфа «Начала» поэмы ещё заимствована из Старшей Эдды, то последующее описание труда «Великих Богов» по обустройству мироздания уже напоминает Айнулиндалэ, а дальше мы решительно оказываемся в пределах не древней языческой, а толкиновской мифологии: Боги обустраивают мир и радуются ему, но тут внезапно появляются
друзья тьмы, враги бессмертные, нерожденные, старые, из пустоты древлей.И начинается первая война, сопровождающаяся буйством стихий:
Подвиглись горы, Океан взгрохотал могучий, вспенился, встрепетало Солнце.Здесь вспоминаются обе «первых войны» из «Легендариума» — та, что произошла до завершения обустройства мира между Мелькором и остальными Валар, и та, что разразилась затем, когда Мелькор прекратил «радость богов» (как и здесь прекратили ее великаны), вынудив их уйти в Валинор и исказив первоначальный облик мира. Кончается же война в «Легенде» почти так же, как первая «домировая» в «Легендариуме»:
В огне кузнечном, в пламенной ярости, был молот тягчайший для боя высечен. С громом и молнией Тор Могучий в среду их вторгся, валя и срубая. Тут в страхе бежали враги бессмертные...В итоговой версии «Легендариума»: «Но посреди войны дух великой силы и твердости пришел на подмогу к Валар, услышав в дали небесной, что в Малом Королевстве битва. И пришел он, подобно смеющейся и громко поющей буре, и Земля содрогнулась под его золотыми стопами. Так пришел Тулкас, Сильный и Веселый, чей гнев проходит могучим ветром, рассеивая пред собою тучи и тьму. И Мелькор дрогнул пред смехом Тулкаса, и бежал с Земли». Тулкас сопоставлялся с Тором/Донаром еще в авторских заметках, связанных с КЗС. В подлинных мифологических текстах прямых параллелей данному эпизоду нет.
В разных версиях «Легендариума», особенно после написания «Легенды», раз за разом встречается упоминание о «Втором Пророчестве Мандоса», предсказании Последней Битвы, Битвы Битв, Дагор Дагоррат. Это «возвращение Моргота» определенно сочетает черты языческого Рагнарёка (поскольку произойдет, когда «боги устанут», и грозит им реальной опасностью) — и христианского Армагеддона. Впервые в творчестве Толкина это сочетание появляется именно в «Начале» «Легенды». Первая толкиновская обработка «Прорицания вёльвы» — небольшое стихотворение «Пророчество сивиллы» — описывает именно скандинавский Рагнарёк без всяких альтернатив. Но в основанной на этом «Пророчестве» версии «Прорицания» из «Легенды» (сразу после победы богов над великанами) рок не предстаёт как неизбежный. Пророчица лишь задаётся вопросом:
«Волк Фенрир встретит Одина, Фрея Прекрасного — пламя Сурта; Дракон пучины рок будет Тора — всё ли окончится, Земля ли сгинет?»Ответ на этот вопрос она тоже даёт, но о нём чуть позднее.
Сейчас стоит задуматься — а как, собственно, видел место «Сигурда» Толкин в своём «Легендариуме», раз уж решился совсем неожиданно его туда встроить? Ответ — в идеях Толкина об «истории, развертывающейся в миф» в глубинах прошлого, об отражении «подлинного мифа» в сказаниях последующих эпох. Толкин неоднократно экспериментировал с тем, как мифы «Легендариума» могли бы восприниматься и осознаваться людьми по прошествии лет, будь их содержание «реальностью». Кстати, потому и старые версии «Легендариума» не совсем отбрасывались им, рассматриваясь подчас как пусть ошибочные, но варианты «традиции» (например, негативные характеристики двэрфов из КЗС стали «людскими вымыслами» о них во «Властелине Колец»). Так вот, в 1940-х гг. Толкин создаёт «людскую» версию истории Нуменора, разительно отличающуюся от «эльфийской», включающую много нового, но и — сознательно — немало «ошибочного» или «путаного» с точки зрения реальности вторичного мира. Сконструированное самим Толкином предание о лангобардском короле Скеаве («Снопе»), просветителе своего народа и предке германских
Мы, однако, вплотную подошли к образу богов в «Легенде» и к известной перекличке между ними и Валар: Валар, с одной стороны, из КЗС, а с другой — из позднейшего «Сильмариллиона». Подобно Валар, боги «Легенды» — хранители и устроители мироздания. Они могут ошибаться, но не «злы». Преступления асов, ведущие к гибели мира, — главная тема «Прорицания вёльвы» — совершенно отсутствуют в «Легенде». В этом смысле боги «Легенды» даже ближе к Валар «Сильмариллиона», чем их предшественники Валар из КЗС, чьи прегрешения, вызванные гневом и гордостью, вполне могли оказываться роковыми. И в то же время боги «Легенды» — это всё-таки боги языческие, боги людей. А в таковых как Толкин, так и его друг Льюис («Космическая трилогия») видел смешение преклонения перед подлинными небесными Силами и демонических личин. Особенно это очевидно на примере отношения Толкина к образу Одина. В КЗС Один/Водан сопоставлялся с Манвэ, и действительно, многие черты образа достались толкиновскому «Истинному Королю» от языческого бога. С другой стороны, Толкин знал, что эпитетом Одина «Гот» германские народы доныне обозначают Бога Истинного, потому и не усомнился присвоить самому Эру и другой эпитет Одина — Всеотец (у Толкина — Илуватар). По праву. Но в «О волшебных историях», как уже говорилось, Толкин «награждает» языческого Одина титулом Некроманта, который к моменту написания эссе уже омрачил своим появлением страницы «Хоббита». Так что и Саурон итогового «Легендариума», Некромант, покровитель колдовства и оборотничества, ставший богом для порабощенных варваров Востока, — тень Одина. Кстати, впервые Ту (будущий Саурон) назван некромантом как раз в годы написания «Легенды», в «Лэйтиан». Всевидящее Око Саурона — конечно, едва ли отголосок только единственного глаза Одина, но и с учетом всего вышесказанного едва ли совсем не отголосок.
Но «Легенда о Сигурде» для «Легендариума» — сказание людей, сказание язычников, так что Один в нём по праву оказывается между своими толкиновскими «прототипами», между Манвэ и Сауроном. С одной стороны, он действительно Некромант, собиратель падших, порождающий и взращивающий героев на гибель, а затем сам их губящий. Но с другой стороны, делает он это ради определения «Избранного», ради спасения всей земли в последней битве. То, что видится ошибкой или проступком Одина, может оказаться истинной мудростью в конце. В авторском примечании к «Легенде» этот вопрос (и раздвоение Одина) рассматривается специально: «Локи мы всегда видим рядом с Одином, по левую его руку, причём Один не попрекает его. По правую руку Одина идёт другая фигура, безымянная тень (заметим, что в поэме это всё-таки, как и в эпическом прообразе, ас Хёнир — впрочем, если не безымянный, то практически бессловесный. — С.Л.). Кажется, что наш поэт (видя, что Северные Боги представляют по большому счёту пути людей во враждебном мире) использовал старую легенду как символ людских благоразумия и мудрости, вечно сопровождаемых берущими верх глупостью и злобой, — из чего, однако, лишь производится больший героизм и глубочайшая мудрость. По правую же руку всё следует тень, которая не является ни Одином, ни Локи, но в каком-то смысле Судьбой, и в истории действие их обоих смешивается. Однако Один — владыка всех трёх, и конечный исход будет более напоминать надежду Одина, чем злобу (близорукую) Локи. Один временами определённо намекает на это, говоря, что его надежда превыше кажущихся бедствий этого мира. Хотя все избранники Одина приходят к дурному концу или безвременной смерти, это только придает им большую ценность для итогового их предназначения в Последней Битве».
Оставив (но интерпретировав по-своему) «тёмные» черты Одину, Толкин вместе с тем чётче дуализировал окружающий героев мир. Оборотничество и колдовство, к примеру, в отличие от древнесеверной традиции, здесь всегда губительны. Их носители — либо демоны, либо злодеи. Именно как «демоны» трактуются Хрейдмар и его сыновья оборотень-выдра Отр, двэрф Регин и дракон Фафнир. Их встреча и тяжба с богами даёт начало проклятию, грозящему концом «надежде Одина». Почти однозначно негативен у Толкина образ королевы-чародейки Гримхильд, которая своим колдовством разлучает Сигурда и Брюнхильд, сводя героя с Гудрун, а после гибели Сигурда принуждает Гудрун выйти замуж за Атли, обрекая на смерть всех своих детей. Новая для северной традиции тема (резко сближающая толкиновскую трактовку сказания с «Турином») — грех гордыни. Именно он, например, изображается как главная причина злосчастья Брюнхильд. Обручившись с Сигурдом, она уже отправляется с ним в большой мир, но внезапно отказывается следовать дальше, пока он не обрел короны, — мотив, изобретенный самим Толкином и отсутствующий в германском эпосе.
Но теперь время вернуться к Последней Битве, к той эсхатологической перспективе, которая как раз и отличала, по Толкину, христианское мировидение от языческого. Прорицание из «Легенды» завершается так:
«Если в день Рока бессмертный поднимется, кто смерть испытал и не умрет более, змея сразивший, семя Одина, то всё не кончится, Земля не сгинет. На главе его шлем, в руке его молния, дух его огневеет, в лице величие. Змей будет разорван, Сурт содрогнется, Волк исчезнет, и мир спасется».