Дж. Р. Р. Толкин
Шрифт:
Мера отражения христианских убеждений автора в произведении менялась. В основном Толкин был склонен «камуфлировать» свои взгляды. В одном месте «Сказаний» он сперва написал: «Кто знает, придет ли когда-нибудь от них (Валар) спасение мира и освобождение людей и эльфов. Некоторые говорят, что это не так и что надежда живет только в далекой стране людей, но как такое может быть, а не знаю». Намек на Страну Завета был заключен в скобки со знаком вопроса, а при переработке текста исчез. Действительно, откуда рассказчику-эльфу знать о богоизбранном народе и грядущем приходе Спасителя?
С иной ситуацией сталкиваемся в мифе творения («Музыка Айнур»). Первоначально при сотворении мира «Солнце с Луною отпускаются на пути свои и обретают жизнь» — так, как и сказано в Книге Бытия. Однако, переработав текст, Толкин принес библейское представление в жертву созданному им мифу о Двух Древах, освещавших родину Эльфов на Заокраинном Западе, их ужасной гибели и лишь последующем сотворении Солнца и Луны. Фраза исчезла, а весь фрагмент подвергся переделке. Написав «астрономический» миф, Толкин последовательно сокращал его в каждой новой редакции «Сильмариллиона». Как видно из черновиков последней редакции, в конце жизни автор вообще предполагал отбросить этот миф, всецело приняв библейскую космогонию. В немалой степени его желание было обусловлено не раз выражавшейся Толкином тревогой по поводу того, что его вымышленный мир слишком принимается на веру.
В любом случае «Книга забытых сказаний» пронизана христианским монотеизмом. С этой точки зрения наиболее показательно, разумеется, унаследованное и окончательным «эпосом» сказание об «Айнулиндалэ» — Музыке Айнур. Этот великий гимн ангельских духов перед троном Творца возвещает начало мира, но и приводит одного из величайших Айнур (Мелько) к падению. Это единственное из «сказаний», эволюционировавшее к «Сильмариллиону» напрямую. Творец Илуватар (в черновике — Илу, древняя семитская форма библейского именования Бога) — «Господь Вечности, пребывающий за пределами мира; тот, кто создал его, и не от него и не в нем, но любит его». Рассуждении Илуватара о Промысле, теодицее, месте и роли зла, очевидно, относятся к области католического богословствования. В первой редакции «Музыки» Толкин отдал дань августиновским идеям благой и полезной обусловленности даже злых поступков: «И он (Мелько), и все вы, и даже те существа, что должны теперь жить средь его зла и сносить через Мелько несчастья и печаль, ужас и бесчестье, возгласят в конце, что это лишь служило великой моей славе и делало тему достойней для слуха, Жизнь достойней для жития, а Мир столь чудесным и дивным, что изо всех дел Илуватара сие (попущение выбора Айнур) будет названо мощнейшим и прелестнейшим». Позже эти рискованные утверждения исчезают, и в редакции 1951 г. остается приемлемая для любого чада Римской церкви томистская теория последовательного обращения Творцом попущаемого (ради свободы) зла во благо. Впрочем, Толкин закономерно обращается к этой теме раз за разом и в иных произведениях.
Идея духов-мироправителей, Валар, именуемых иногда у людей богами, давала почву дли упреков Толкина то в гностицизме, то в неоязычестве. Обвинения эти беспочвенны. Как раз в итоговой версии толкиновской мифологии Валар — Powers, Силы, духи второго «ангельского порядка» (по схеме Ареопагита и по определению самого Толкина). Они подчинены Творцу, вошли в мир и приняли участие в его создании согласно воле Эру, Единого, тогда как первый акт творения совершен самим Эру Илуватаром. Здесь нет гностического противопоставления истинного бога и ложных демиургов, творящих материю против его воли. Нет и языческого обоготворения природы. Валар не воплощают природных явлений и не требуют божеских почестей.
Иная картина в «Забытых сказаниях»: здесь концепция Валар почти диаметрально противоположна. После сотворения мира между Айнур произошел спор. Те, «кто в своей музыке был поглощен думами о промысле и замысле Илуватара и пекся только о том, чтобы изложить его, не украшая какими-то собственными изобретениями», остались с Творцом. Другие (в их числе Мелько) откололись от остальных и «умоляли Илуватара позволить им поселиться в пределах мира». Они вызываются быть хранителями, но, как выясняется в дальнейшем, двигали ими гордыня и жажда власти над Детьми Илуватара — прежде всего людьми. «Всецело прозревая сердца их, Илуватар все же внял желанию Айнур». Валар спускаются в мир, и первым из них в огне низвергается Мелько. В ранней версии эти духи, по мере развития сюжета многократно проявляющие гордыню, близорукость и эгоистичность, — действительно вполне «языческие боги». И если Мелько и его присные — очевидные демоны, то Валар Валинора (за редкими исключениями) в «Книге» — существа полудемонической природы, прикованные к земле и аиру в наказание за свою гордыню, хотя и не последовавшие за мятежом Люцифера.
А что такое тогда сам Валинор? «Блаженные острова» на западе восходят к кельтской мифологии. Ирландские христиане изредка отождествляли их с «земным раем». Ранний Толкин нашел им иное место в христианской космологии. Во фрагменте, рассказывающем о судьбах людей после смерти (он весьма далек от идей, заложенных в «Сильмариллионе»), говорится, что одних грешников Мелько утаскивает в подземный мир, а других ждет заключение на севере Валинора, где правят духи смерти во главе с Мандосом. Но большинство людей отправляется на юг, в преддверие Валинора — область Хаббанан (Эруман). В этой обители душ они ведут унылое, но не безнадежное существование, ожидая Великого Конца. Некоторых из них Валар призывают в Валинор. Грешник может пройти в Валиноре очищение в огненной купели Фаскалан, как это сделали Турин и Ниэнори, над которыми тяготели грехи невольного инцеста и самоубийства.
В словаре, связанном с «Забытыми сказаниями», одно из названий Эрумана переводится как «Чистилище». Дальнейшее сопоставление проводится просто: Мандос — Лимб, область немучительного заточения «умеренных грешников». Собственно Валинор оказывается аналогом «лона Авраамова» в дозаветном мире.
Второй «острый угол» в мифологии Толкина — явственно отдающая платонизмом концепция того, что «смерть есть дар Единого людям», освобождение от бренного мира. Сам Толкин в письме владельцу католического книжного магазина П. Гастингсу был вынужден признать, что это, по всей вероятности, «дурная теология». Приведенные им в свое оправдание аргументы (он-де смотрит на смерть через призму вторичного, а не подлинного мира) становятся чуть яснее при изучении истории идеи. Она появляется сравнительно поздно, в написанной в 1930-х гг. незаконченной фантастической повести «Забытая дорога». Здесь теорию смерти-дара излагает своему сыну нуменорец Элендил, отвергая Сауроновы посулы бессмертия. Много позже, уже после «Властелина Колец», Толкин вполне ортодоксально расставил все точки над i в специально посвященном этой теме «Разговоре Финрода и Андрет».
Как бы то ни было, в «Книге забытых сказаний» нет еще и следа этих идей. Дар заключается только в том, что «люди должны иметь свободную волю, посредством чего в узах сил, и веществ, и перемен мира смогут выстраивать и замышлять жизнь свою даже помимо первоначальной Музыки Айнур, каковая подобна року для всех иных существ». Как сказано далее, с этим же «даром силы» сопрягается то, что «Дети Людей лишь краткое время обитают в мире живыми и все же не исчезают полностью до конца». Легкое изменение позже превратило эту фразу в упоминание о даре смерти. Но в первоначальном виде явно говорится только о бессмертии души. У раннего Толкина дары Бога людям понимаются почти так же, как у Фомы Аквинского: почти абсолютная свобода воли и выбора, сопряженная с бессмертием души и загробной ответственностью.
Итак, мировоззрение автора «Книги забытых сказаний», несомненно, вполне христианское, хотя, может быть, и не вполне еще устоявшееся в католической ортодоксии. Важно отметить, что многие «сомнительные» точки толкиновского «вторичного мира» являются на деле результатом изменения его юношеских построений. Но христианское содержание самих этих построений очевидно.
Толкин, несомненно, в перспективе готовил свой почти законченный эпос к публикации. Первым опытом стало выступление весной 1920 г. с «Падением Гондолина» в оксфордском Эссе-Клубе. Сказание было встречено студенческой аудиторией с интересом и энтузиазмом. Толкин мог надеяться на благодарных читателей, пусть сравнительно немногочисленных, тем паче что стихи, осознанные теперь как фрагменты «Легендариума», уже понемногу печатались. Однако в те же весенние месяцы 1920 г. Толкин осознал, что искать публикатора просто не на что — «почти» оказалось непреодолимым. «Забытые сказания» навечно остались «вчерне», пусть большей частью и вполне завершенным черновиком.
Однако нельзя сказать, что они полностью выпали из памяти автора. Появлялись одна за другой версии «Сильмариллиона», а некоторые «Забытые сказания» становились основой для размышлений или отдельных ветвлений сюжета. Такова была судьба «великих сказаний» о Берене, Турине и Туоре, особенно двух последних, — для них «Забытые сказания» оставались базовыми версиями вплоть до послевоенного периода. Собственно, «Падение Гондолина» Толкин никогда полностью и не переработал, и первоначальная версия так и осталась на значительной части протяженности для него «основной». Он ссылался на нее ещё в эссе начала 1970-х. Точно так же никогда не переписывал он и трагическое сказание «Науглафринг», которое должно было увенчать сагу о Хурине и Турине. Единственной альтернативой пространному повествованию «Книги» остается краткая версия из «Сильмариллиона» 1930 г., а также ряд позднейших заметок. Впрочем, здесь Толкин гораздо дальше оторвался от версии «Книги», чем с «Падением Гондолина», основная канва которого изменений не претерпела.