Джек на Луне
Шрифт:
– Погоди, не так быстро, - Бриан принялся что-то строчить в тетради. – Как ты сказала? «Сплавляются»?
У Томаса глаза вспыхнули, румянец на щеках, даже прыщи стали не так заметны:
– Но как мы попадаем в поток? Ты сказала, с рождения... тут я не согласен. Ребенок – он же как чистый лист. Часто он не похож на своих родителей, бунтует против них. Каждый из нас наверное верит... – он покосился на Бриана и немного сник, - или верил в то, что перед ним огромное прекрасное будущее. Что все дороги открыты. Что он обязательно совершит что-то
– Да уж, ты-то избранный лузер, - хихикнул Бриан и взвыл, схватившись за коленку.
– Еще раз вякнешь, - говорю, - я тебе чашечку разобью. На костылях ходить будешь, избранное чмо.
– Мальчики! – Лэрке приложила ладони к ушам. – Давайте вы во дворе выяснять будете, кто лузер, а кто чмо. Заткнитесь, и дайте с человеком интеллектуально пообщаться.
Мы заткнулись. Обидно было, что девчонка меня на одну доску с этим моральным уродом поставила. Хотя сам, конечно, напросился. Особым интеллектом я пока в разговорах с Лэрке не блистал, скорее чуть гормонами не брызгал.
– Так вот... – она повернулась к Томасу, нахмурилась, будто нащупывая мысль. – Думаю, течение подкрадывается к нам незаметно. Это как несекретный секрет. Несмешная правда про нас. Все это знают, все это видят, но мы не верим в это, пока не становится поздно.
Мы взрослеем, а горизонты не открываются. Однажды детство кончается, и оказывается, что мы не особенные никакие, нас ничего не ждет, кроме той самой мещанской жизни, которую мы презирали. На тебе всё еще кеды и джинсы с дырой на коленке, плеер в ушах. Идешь покупать пиво - спрашивают паспорт. Это твое детство бьется в агонии. А ты тем временем назло ему встаешь в шесть утра, копишь на отпуск и машину, стираешь постельное, выкидываешь скисшее молоко из холодильника, пьешь по выходным, заказываешь шмотки в интернете, плачешься о своём весе. Это всё не плохо и не хорошо. Это просто "дано" в жизненной задаче.
– Ты хочешь сказать, - Томас задумчиво ковыряет прыщ над верхней губой, - течение неизбежно... как смерть? Ведь мы все знаем, что умрем, но просто не думаем об этом, чтобы выжить? А дети – они вообще не верят в смерть.
– Нет, - Лэрке потеребила фенечку, - я верю в смерть, но это не то. Смерти никто не избежит, а из течения можно выйти. Можно плыть против него, хотя это очень тяжело. Есть даже люди, единицы, которые меняют течение. Самую капельку, но все-таки меняют.
– Джек, - она вдруг обратилась прямо ко мне. – А ты что думаешь?
Я чуть со стула не упал. Значит, я могу все-таки думать, да? Почесал репу. Ох, чую, ляпну щас что-нибудь шибко «вумное», но молчать и того хуже.
– Ну, если... – чувствую, как скрипят мозги, - в задаче что-то «дано», то наверное нужно и что-то найти. Просто тех, кто не находит, поглощает твое это... течение. А те, кто находит – выплывают. Потому что выплыть всегда легче, если держишься за что-то... за кого-то.
У Лэрке бровки сдвинулись, пальцы бегают по бусинам фенечки:
– И что же это? То, что надо найти?
Я уткнул глаза в парту, губами шевелю, а звуки не получаются. На деревянной столешнице вырезаны буквы, так давно, что в них набилась несмываемая грязь. «L+J=LOVE».[4]
[1] Bjorn – медведь по-датски, напоминает мужское имя Bjarne
[2] Buksevand – от слов bukse – штаны и vand - вода
[3] Роман Ульфа Нильссона, в некоторых школах включен в программу 8 класса
[4] L – первая буква имени Laerke, J первая буква в имени Jacob, но также в имени Jack
Паровозик, который смог
После уроков в коридоре меня подловила девочка Адамс:
– Джек, надо поговорить.
Я хотел уже отмахнуться от нее, но дотумкал вовремя, что неспроста у чиксы глаза горят, как рекламные табло «А я что-то знаю!». Прислонил Томаса к стенке:
– Обожди-ка тут.
Взял Наташу под локоток, оттащил в сторонку.
– Чего тебе? – говорю.
Она воздуху побольше набрала и выпалила, вся такая важная:
– Ты с Паровозиком не ходи. Пусть сам домой едет. Один.
– А хули ты стала решать, с кем мне ходить?
Адамс глазки потупила, сережку в ухе теребит:
– Это не я. Это Матиас меня попросил тебе передать.
– Матиас?!
Она закивала:
– Ребята его сегодня бить будут. Томаса, то есть. Они его уже на улице ждут. Так что ты с ним не ходи.
Ясненько. Непонятливый однако народ Брюрупские аборигены. Даже дождь им нипочем – труевые викинги, мля.
– А брат твой что, с ними?
Снова кивок:
– Он сказал, если ты Томаса в покое оставишь, они тебя не тронут. И Вильям забудет все, не будет мстить. Просто езжай домой, как обычно, хорошо? – заглядывает мне в глаза, ресницами хлопает.
Надо же, усатый-то сама доброта!
– Сколько их там? – спрашиваю.
– Не знаю... Трое, может, четверо.
– Так, Вильям, Матиас, Бриан, - подсчитываю вслух, - кто еще?
– Бриана с ними нету, - Наташа прнялась за другую сережку. – Он сразу после звонка смотался.
– Домой побежал труселя менять, - говорю. – Обосрался, гавнюк. А кто же тогда остальные двое?
– Каспар.
Так, это тот тип, которого я еще без шапки не видел. Не, может, он ее, конечно, в душе снимает, но я физру прогуливаю, и потому лысый он или нет сказать не могу.
– И вроде Андреас еще.
Ясно, рыба-прилипала. Маленький, бледненький, вечно сальные шуточки, так и хочется ему в хлебало хозяйственного мыла напихать, чтоб пузыри жопой пускал.
– Где, ты говоришь, эта команда придурков засела?
Наташа пожала плечами:
– Не знаю. Так ты домой поедешь? Или хочешь, со мной на кемпинг?
Я обернулся на Томаса. Бедолага подпирал стену и, по ходу, уже сползал по ней от слабости в коленях.
– В субботу приеду, - говорю, - как обещал. А ты брату передай, чтоб лучше выбирал, с кем связываться.