Шрифт:
Глава 1 – Завтракать будешь?
Широкие штанины, заправленные в полосатые сине-белые гольфы, топорщились на коленках и мешали крутить педали. Зато ими, как сачком, удобно было ловить случайных зазевавшихся насекомых – даже бабочек, – если съехать с дороги и пуститься напрямую через поля, заросшие высокой, больше метра, острой травой и мелкими, слезящимися на солнце цветами.
Леони Жервиль никуда не торопилась, но гнала из последних сил: тонкая мешковатая рубашка намокла подмышками, над верхней губой выступила капелька соленого пота и исчезла на кончике языка, тут же спрятавшегося за ровным
Впереди показалось поле – широкое, усеянное желтыми цветами. Именно там обитали жирные ядовито-зеленые гусеницы, торопливые муравьи, почти прозрачные белоснежные бабочки на тонких невесомых крыльях, пугливые неповоротливые улитки и мириады суетливой мошки, так и норовящей забиться нос, рот, глаза и даже уши. Целый мир, скрытый от взора равнодушных, кто никогда не решался перешагнуть узкий овраг и погрузиться в море высокой острой травы.
Велосипед остановился – руль резко ушел вправо, заднее колесо перестало вращаться и пропороло влажную после дождя борозду в успевшей высохнуть только сверху под утренним солнцем придорожной пыли. Леони смахнула прядь, выбившуюся из зализанных назад коротких каштановых чуть волнистых волос, летом отливающих рыжиной, почесала усыпанный веснушками, словно крошкой красного кирпича, нос и протяжно выдохнула нагретый жаром тела воздух через сложенные трубочкой тонкие губы. По дороге безопаснее, но, если свернуть здесь и ломануться через поле, чуть влево до самой речки, то можно сэкономить несколько минут.
– Ты куда-нибудь торопишься? – спросила она невидимого кого-то и тут же за него ответила. – Я никуда не тороплюсь. Пам-пам-пам…
Решено. Велосипед, ведомый уверенной рукой, скатился в овраг, подпрыгнул на кочке и вынырнул по другую сторону в высокой траве. Было видно только склонившуюся к рулю спину.
Уже через десять минут Леони была на месте – на самой окраине города, куда не ходили автобусы, у двухэтажного здания, когда-то очень давно выкрашенного темно-серой краской. Он выглядел так, словно здесь не жил самый выдающийся – из тех, кого ей удалось повидать, – мастер-стеклодув, из-под рук которого выходили такие диковинные безделушки, что посмотреть на них слетались школы их небольшого города.
– Пам-пам-пам, – привычно промурлыкала девушка, бросила велосипед у проселочной дороги, совершенно не заботясь о том, что кто-то может на него покуситься, и, поднявшись по ступенькам на неустойчивое крыльцо, коротко постучала в дверь костяшками пальцев.
Замереть, прислушаться, податься вперед, почти касаясь оттопыренным чуть больше положенного ухом шершавой поверхности двери. Тишина. Только слышно, как гудит огонь в печи и тихо шепчет пластинка, затертая почти до дыр.
– Мсье Этьен, это Леони, – протянула девушка под скрип открывающейся двери и пробурчала под нос: – Как будто он меня замечает.
Из прихожей тянулся длинный коридор. По правую сторону располагалась всего одна дверь – вход в мастерскую, где плавилось, кипело, податливо гнулось стекло под бережными руками Этьена Ле Гро. По левую сторону шли одна за другой комнаты: крошечная кухонька, темный чулан и ванная.
– Мсье Этьен, – повторила Леони, ступая на рассохшиеся, вытоптанные до плоских борозд доски.
Раздался скрип, девушка подскочила на месте, уставилась себе под ноги и только сейчас заметила, что забыла выправить штанины хлопковых светло-серых брюк, купленных
Нервные пальцы скользнули вниз – поздно.
– Леони? – хриплый голос заставил замереть.
Выпрямившись, Леони вытянулась в струнку и сразу почувствовала, как ноет привыкшая сутулиться спина, и как хрустят позвонки, вставая, наконец, на свое законное место.
– Ой, – не удержалась девушка и тут же прикрыла рот ладошкой, перепачканной соком клубники. – Мсье…
– Завтракать будешь? – вместо приветствия спросил Этьен, внимательно разглядывая девушку.
Ему было чуть за сорок. Длинное, даже долговязое, поджарое загорелое тело в мелких шрамах от ожогов, зачесанные набок волосы, спадающие на лоб влажными прядями, сухие, обветренные постоянным жаром печи губы.
Они познакомились около двух лет назад, когда Леони вместе с группой из сиротского приюта, где жила с рождения, приехала в эту самую мастерскую посмотреть, как из стекла и огня являются миру шедевры. Подаренный тогда маленький, с фалангу мизинца, дымчато-синий кит до сих пор лежал в потайном кармашке рюкзака.
– Буду, – кивнула девушка и порадовалась, что не умеет, как некоторые белокожие барышни, заливаться алым румянцем – лицо, покрытое стайками темно-рыжих веснушек, хранило эмоции от чужих любопытных глаз.
Толстые ломти хлеба, пропитанные смесью яиц с корицей и карамельным сахаром, поджаренные и щедро намазанные сливочным маслом, огромная сковорода яичницы-глазуньи и маленькая баночка чуть заветренного паштета из гусиной печени. Этьен налил себе чашку кофе, добавил щедрую порцию молока и посмотрел на незваную гостью: «Будешь?»
– Ага, – заулыбалась Леони, примостилась на стуле с высокой спинкой, опять заметила заправленные в гольфы штанины и наспех высвободила помятую ткань, украдкой бросая взгляд на мужчину напротив.
– Я думал, ты уже не приедешь, – ухмыльнулся Этьен, заметив нервные манипуляции. Прозвучало, будто он не просто так думал, но еще и надеялся на это.
Леони схватила кусок хлеба, запихала в рот и начала жевать, жестами давая понять, что не может говорить.
Да и кто захочет рассказывать, что с утра снова горе-соседи – такие же выходцы из детдома – устроили пьяную драку. В итоге один из них – парень лет двадцати – перелез через балкон, пытаясь что-то доказать дружкам, но сорвался и упал на бетонный козырек, с внешней стороны увитый плющом, а с верхней закиданный окурками и осколками бутылок. Приехала скорая, полиция. Последние лениво опрашивали тех, кто не побоялся открыть дверь, особо не стараясь что-то узнать (дом, приютивший детей-сирот, давно прославился на весь район), а первые наспех упаковывали в черный мешок окровавленный труп. Одно хорошо – в подъездном коридоре встретилась соседка, совсем старая бабушка, и угостила свежей клубникой, чуть подгнившей, но зато сладкой.
– Пам-пам-па-пам, – мурлыкала Леони, запивая хлеб разбавленным молоком кофе. Хотелось залезть еще в банку с паштетом, но желудок уже предательски распирало.
Этьен к еде практически не притронулся. Выпил чашку кофе, залез в сковородку пальцем, соскреб растекшийся, успевший подсохнуть яичный желток и задумчиво облизал. Леони уже выучила этот взгляд: мастер размышлял об очередном стеклянном детище, которому суждено будет простоять на полке пару месяцев в надежде, что его кто-то купит, чтобы потом опять отправиться в печь.