Дженни. Ближе к дому

Колдуэлл Эрскин

— Да ну, Мэйбл, вы же отлично сами знаете, стоит вам только помолчать и подумать — ведь это же сущая правда, что сначала я только одно-единственное слово вам и сказал: «Здравствуйте». И я просто стоял перед крыльцом, думал о вас и любовался вашей красотой, когда вы мне про себя рассказывали. Это чистая правда. А еще тогда вы сказали, что вам прямо вот хоть тут же, не сходя с места, хочется выйти замуж, так хочется, как никакой другой женщине. Потом вы сказали, что очень беспокоитесь — пожалуй, соседи уже увидели, что я пришел сюда, стою у крыльца и разговариваю с вами и что вам хотелось бы поторопиться со свадьбой, пока еще по городу не пошли всякие сплетни.

Мэйбл утерла слезы

сухо-насухо. («Есть же на свете такие люди, вроде него, и везде их сколько угодно. Все они негодяи и мошенники с широкой улыбкой на лице и без единого доллара в кармане. Они так себя ведут, как будто не могут отличить сегодняшний день от вчерашнего. Если б это были щенята, так вы их назвали бы последышами, потому что они до того жалкие, что щенки посильней топчут их и отталкивают, а когда эти заморыши доберутся до задних сосков, там уже ничего для них не осталось. Но человека ведь не утопишь, как щенка-заморыша, вот они и околачиваются возле дома в ожидании кормежки. Так оно и получается, что кто-нибудь непременно их пожалеет и даст им все самое лучшее».) Она тщательно сложила салфетку и улыбнулась уже без всяких следов гнева на мясистом лице.

— Я была ужасно одинока, — сказала она интимным тоном, наклоняясь поближе к Туземцу и накладывая ему побольше каши и сосисок. — Трудно даже объяснить мужчине, до чего может быть одинока женщина, потому что язык у нас не подходит для таких разговоров, но только это правда, что мне хотелось быть с тобой. В молодости, еще в девушках, у меня часто бывало такое приятное чувство, а теперь, в этом возрасте, оно очень редко на меня находит. Но это такое приятное чувство, когда оно находит на девушку, что с ним ничто на свете не может сравниться, и девушка готова наделать самых отчаянных глупостей, лишь бы оно не проходило. Мужчине это по-другому никак не объяснишь. И я не постесняюсь сказать, что я еще настолько-то молода и по себе знаю, как это приятно чувствовать в мои годы — вот это самое и нашло на меня, когда ты постучался в парадную дверь. Помню, мне до того хотелось побыть наедине с тобой, что я вся дрожала с головы до пяток. Теперь, когда мы поженились, я не стесняюсь поверять тебе такие интимности. Только поговоришь об этом — и прямо в жар бросит — вот и сейчас я так себя чувствую. Я очень рада, что женатым людям, вроде нас с тобой, можно об этом поговорить наедине, а не то чтобы набрать воды в рот и только волноваться. Туземец, а ты тоже так чувствуешь или нет?

Мэйбл столько наговорила, что ей пришлось замолчать и перевести дыхание. Во время паузы она наклонилась к нему и нежно погладила его по плечу.

— Мне кажется, я знаю, что вы подразумеваете под этим чувством, — сказал он, — и согласен с каждым вашим словом. Очень часто у мужчины бывает этакое чувство, и тогда он начинает поглядывать по сторонам, искать, нет ли чего подходящего.

— Так почему же ты пропадал всю ночь? — спросила она, взорвавшись. — Отвечай мне!

Прежде чем он успел хоть что-нибудь сказать, из кухни через раздвижную дверь вошла Джозина, и Мэйбл, поджав губы, откинулась на спинку стула. Джозина несла второй кофейник с горячим кофе и холодный бататовый пирог с решетчатой корочкой. Кофе она поставила на стол рядом с Мэйбл, а пирог — перед Туземцем. Когда она нагибалась к нему, он почувствовал, как она коснулась его плечом. Увидав пирог, он широко, во все лицо, улыбнулся, взглянул на Джозину и одобрительно кивнул несколько раз подряд. Она так и осталась стоять рядом с его стулом, с улыбкой глядя на него сверху вниз.

— Вот, конечно, самое замечательное блюдо, какое можно подать мужчине, — сказал он, еще раз поглядев на пирог, а потом поднял голову и кивнул Джозине. — Я всегда любил холодные пироги с бататами и к завтраку, и в другое время дня — кабы моя воля, я без них и за стол не садился бы. Если только я когда-нибудь разбогатею, а это никому не воспрещается, то построю себе большую-пребольшую пирожную фабрику и буду выпускать одни только добрые старые пироги с бататами. Мой папа говорил мне…

— Не желаю больше ни слова про него слышать! — крикнула Мэйбл, стукнув по столу ножом.

— Да ведь я только сказал, что мне нравятся… — заикнулся было Туземец.

— Джозина, ступай на кухню и займись своим делом! — резким тоном скомандовала Мэйбл, показывая рукой на дверь. — Нечего стоять разиня рот. Никто с тобой не разговаривает. Ну, Джозина, делай, что тебе говорят. Ты свое место знаешь. — Джозина медленно отошла от стола. — И не возвращайся сюда, пока я тебя не позову!

— Слушаю, миссис Бауэрс, — сказала Джозина, повертываясь к выходу.

— Джозина, перестань так меня называть! Слышишь? Я не потерплю такой наглости. Тебе отлично известно, что я уже со вчерашнего дня миссис Ханникат. Так что больше этого не повторяй!

Туземец посмотрел на Джозину и встретился с ней взглядом. Он отлично заметил, что она слегка улыбается.

— Простите, я про это забыла, — поспешила сказать Джозина, пятясь к кухонной двери. — Постараюсь в будущем никогда не забывать… миссис Ханникат.

После того как Джозина ушла из столовой на кухню, ровно ничего не было сказано до тех пор, пока Туземец не положил себе на тарелку четверть круглого пирога и не откусил первый кусок. Он откинулся на спинку стула и с восторженной улыбкой жевал пирог. Потом одобрительно закивал.

— Добрый старый пирог с бататами — самая лучшая еда для мужчины.

Мэйбл положила руку ему на плечо.

— Я вовсе не хотела, а получилось, что я на тебя фыркала, вот только что, — сказала она, ласково понижая голос. Она наклонилась поближе и улыбнулась. — Когда ты узнаешь меня получше, ты увидишь, что я вовсе не такая, чтобы фыркать, как другие женщины. Не знаю, какой это бес в меня вселился, что я так разговаривала. Должно быть, нервы уж очень разошлись. Я полночи места себе не находила — все надеялась, что ты вот-вот вернешься, — и совсем не выспалась. Только задремлешь — и вдруг сразу вздрогнешь, проснешься и начинаешь думать, который-то час и скоро ли ты вернешься. Так и прошла у меня вся ночь — самая долгая ночь в моей жизни. Вот уж не похоже было, что мы только вчера поженились — больше похоже было на дурной сон.

Мэйбл погладила его по плечу.

— Вот почему я и была сердитая, сама не своя, Туземец. Но вообще это не в моем характере. Когда ты узнаешь меня получше, сам увидишь, что я нормальная женщина и всегда ровная. Если бы я выспалась вчера ночью…

— Я бы и сам сейчас рад был соснуть немного, — сказал Туземец. Он положил в рот последний кусок пирога и теперь жевал его с довольной улыбкой. — Немножко соснуть было бы мне очень и очень полезно. Теперь уж я не могу обходиться без сна, как в молодые годы, когда рыскаешь, бывало, везде в любое время, и днем, и ночью. Помню, несколько лет тому назад я однажды…

Мэйбл, крепко вцепившись ему в плечо, оттолкнула свой стул и поднялась с места.

— Пойдем со мной, Туземец, — требовала она, таща его за собой. — У меня есть для тебя сюрприз. Я тебя отведу в спальню, уложу в постель, хорошенько укрою и спущу шторы, чтоб стало темно, как ночью. Только женщина знает, что нужно мужчине в такое время. Долгий спокойный сон будет нам обоим полезен после всех этих волнений.

Таща Туземца за собой и все не выпуская его плеча, она дошла уже до прихожей и направлялась в спальню.