Джентльмены
Шрифт:
Генри приготовил мгновенно покрасневших омаров с овощами, пивом и специями. Около семи вечера трапеза была готова. Я организовал прекрасную сервировку: достойный фарфор, высокие хрустальные бокалы под «Руффино Тоскано Бьянко», сухое и прохладное.
Мы ели горячих омаров с маслом и поджаренным хлебом. Ели тихо и благоговейно, ибо горячий омар, правильно приготовленный, — одна из самых вкусных вещей, которые только может предложить наша планета. После ужина мы перебрались в гостиную, чтобы выпить кофе, блаженствуя перед камином. У нас в планах был выход в город — последнее время мы и вправду жили скромно и скучно, — но от
Генри поставил пластинку со старым джазом, и бодрости это не прибавило. Более, чем когда-либо в жизни, я хотел послушать старый рок — любую пластинку, лишь бы ритм и энергия поставили меня на ноги. Но все мои пластинки украли, а для Генри поп и рок просто не существовали. Может быть, только как фон в баре, но не более того. Я уже больше месяца жил в его квартире и начал скучать по своей музыке. Генри утверждал, что я прохожу курс детоксикации. Он собирался научить меня слушать настоящую музыку.
Он даже предложил мне написать вместе песню. О двух джентльменах — этакую театральную песенку с запоминающимся припевом, идеальный шлягер.
Пусть девчонки бросают, Пусть в кармане нет даже монеты разменной, Это нас не печалит, В мечтах мы богаты, ведь мы — джентльмены.Такой припев в стиле Карла Герхарда сочинил Генри, который вовсе не чурался подобного творчества, хотя серьезные композиторы называют это своего рода проституцией. Но в отношении истинного искусства Генри — и это он любил повторять — не признавал компромиссов. Он не простил бы себе ни единого фальшивого такта.
Однако тем вечером песенке «Джентльмены» не было суждено родиться. И вели мы себя вовсе не по-джентльменски. Сдержанные звуки саксофона заземляли наши импульсы, словно вдавливая в удобные кресла. На улице шел дождь, и от желания покутить не осталось и следа.
— У меня совсем нет ощущения праздника, — зевнул я.
— Me to, [14] — лениво отозвался Генри неправильной английской фразой. — Наверное, мы слишком быстро ели. Омара надо есть медленно. К тому же нужно было пригласить женщин, тогда бы мы взяли себя в руки.
14
И у меня (искаж. англ.).
— У меня нет ни одной на примете, — уныло констатировал я.
— Me to, — все так же некорректно согласился Генри. — Порой жизнь чудовищно скучна.
Как два здоровых и прилежных боксера умудрились так быстро сдуться после омаров и нескольких бутылок сухого белого итальянского вина, осталось загадкой. Сказать, что мы перетрудились, было бы огромным преувеличением.
Для хранения тайн требуются определенные технические навыки — может быть, даже особый талант. У Генри Моргана не было ни того, ни другого. Как-то раз в конце октября он посвятил меня в свою Тайну, которая объясняла многое в его жизни.
У Генри не было работы, он был артистом — в точности как Улле Монтанус, — и время от времени оставался без гроша в кармане. Но он всегда держался на плаву. Так было всегда,
Но он удивительным образом оставался все тем же энергичным и предприимчивым мужчиной в самом расцвете сил и носился по дому в грязном рабочем комбинезоне, вовсе не производя впечатления чувствительного пианиста, который мечтал в один прекрасный день поразить мир своим искусством.
Генри планировал арендовать театр «Сёдра», чтобы однажды вечером исполнить большое фортепианное произведение «Европа. Обломки воспоминаний», над которым он работал последние пятнадцать лет. Теперь, как он считал, настало время для дебюта. Я был абсолютно согласен с тем, что театр «Сёдра» — вполне подходящее место. Ведь один удивительный венгр несколько лет назад арендовал Драматен — и выступил с большим успехом. Генри Морган вполне мог добиться такого же. Аренда плюс персонал стоили четыре с половиной — пять тысяч, а весной обязательно бывают дополнительные выходные. Если заранее разослать приглашения — этакие едкие, броские, как выразился Генри, — всему музыкальному истеблишменту, включая критиков, продюсеров и антрепренеров, то мероприятие обречено на успех.
Какими бы возвышенными ни были планы, под небом голубым всегда есть земля, которую нужно возделывать. Чтобы стать частью музыкальной индустрии, требовались жесткие методы. Я поддерживал Генри на все сто. Весь его огромный труд был записан в толстенной нотной тетради, и, как утверждал сам Генри, пары часов репетиций в день было достаточно, чтобы отработать самые тонкие нюансы. Однако мне казалось, что репетиция в чистом виде занимает не более четверти часа, остальное время уходит на шлягеры, кофе, обед, еще кофе и бесконечное расхаживание по квартире.
Именно это расхаживание и громко хлопающие двери будили во мне любопытство и сеяли сомнения. Генри постоянно бродил — в рабочее время, разумеется, — в своем грязном голубом комбинезоне, утверждая, что именно в этой одежде ему особенно хорошо свистится.
— Комбинезон на лямках и с ширинкой на пуговицах дарует ощущение гармонии! — заявлял он. — Попробуй сам!
Сказано — сделано. Я напялил еще хранящий тепло тела комбинезон, который, правда, оказался мне великоват, и констатировал, что это довольно приятно. Мне, конечно, и самому доводилось работать в комбинезоне, но я никогда не задумывался над тем, что в таком виде автоматически начинаешь свистеть — это как бы неотъемлемая часть имиджа. И свистится в комбинезоне неплохо — за какую арию ни примешься.
— Вот черт! — воскликнул я. — Надо и мне такой купить.
— Конечно, — одобрил Генри, снова облачаясь в свой комбинезон. — В мужском магазине «Альбертс» продаются. Недорого. К тому же в комбинезоне чувствуешь, что как бы занят полезным делом. Становишься настоящим труженикомкультуры!
В этом я с ним был полностью согласен, но неясным оставалось одно: как Генри успевает так выпачкать одежду, едва ли не в глине вымазать, покидая квартиру совсем ненадолго. Насколько я знал, во дворе не было даже песочницы.