Джентльмены
Шрифт:
Спустя неделю после долгого марш-броска, в начале апреля, пара смельчаков отправилась в Ваксхольм и купила контрабандной водки на целый взвод. Спиртное отнесли в казарму, и после ужина началась неофициально санкционированная вечеринка.
За пару часов взвод успел основательно набраться. Генри старался держать себя в руках, но в возлияниях не отставал от других. Уже после первой стопки он понял: не пошло, легче не станет, наоборот, внутри все сжималось сильнее и больнее с каждым глотком.
Около десяти вечера несколько обезумевших здоровяков
Генри почти сразу понял, к чему все идет, и почувствовал, что внутри зреет решение. Он отслужил уже почти десять месяцев, и ему порядком надоело здесь. Беспокойство росло, а впереди было еще четыре месяца — долгих жарких летних месяца. Услышав дикие вопли своих товарищей, яростно пробивавшихся из казармы в казарму, Генри понял, что этим вечером на свободу вырвались мощные силы, противостоять которым невозможно.
В ячейке Генри лежали двое егерей и блевали в свои шлемы. Больше никого рядом не было. Генри действовал так, словно все было спланировано заранее, но на самом деле идея была спонтанной, а полбутылки контрабандного спирта лишь развязали ему руки. Вместо того чтобы присоединиться к погрому, Генри собрал вещи, увязал личное имущество в маленький узелок и завернул его в большой непромокаемый плащ. Затем надел кальсоны, шерстяной свитер и льняную форму. В шкафу Генри оставил письмо: не стоит беспокоиться, он не покончил с собой, и искать его нет смысла — никто не ориентируется на море лучше, чем Генри.
Он отправился в путь после полуночи. Было не слишком темно, Генри добрался до лодочного склада, где хранились небольшие легкие каноэ — с таким можно было управиться в одиночку.
Той ночью весь личный состав безумствовал на вечеринке, и никто не заметил, как один из егерей украл каноэ и уплыл на нем, как индеец, чтобы никогда не вернуться.
У Генри оставалось еще полбутылки водки, и после часа непрерывной гребли он сделал глоток, чтобы немного успокоиться. Каноэ шло хорошо, море было спокойно. В спину поддувал легкий ночной бриз, Генри держал курс на северо-восток, прямо к Стормён. Он рассчитывал добраться до цели за три часа. Розыск не мог начаться раньше семи, этого времени должно было хватить.
Расчет оказался верным. Генри старался держаться курса, и при первых лучах солнца вдали черным густым облаком показался силуэт Стормён.
В детстве Стормён был вторым домом Генри, здесь он знал каждый камень, каждый мелкий мысок береговой линии, каждый истрепанный ветром кустик. Жители острова — родня матери — узнавали Генри за километр. Его называли Ураганом — возможно, из-за непогоды, бушевавшей в момент его рождения, а может быть, из-за бурного темперамента.
Надо было спрятаться. Стормёнские, хоть и казались дурачками, могли быстро прикинуть, что к чему. Если бы они увидели, как Генри вплывает в Стурвикен на каноэ защитного
Генри причалил в северной бухте на рассвете. Он устал, ему было плохо от водки. Ему хотелось спать, вытянуть ноги и крепко спать. Генри знал, что немногочисленные обитатели острова редко покидают свои владения и в северной оконечности почти всегда безлюдно, поэтому он спрятал каноэ в расщелине, где защитная раскраска сделала свое дело: лодки не было видно.
В паре сотен метров от бухты находился маяк, освещавший бело-красными лучами бесконечность моря. Маяк не охранялся, и Генри воспользовался этим.
Все складывалось как нельзя лучше, и, пережив несколько беспокойных дней, Генри оказался дома. Он вошел в стокгольмскую квартиру на улице Брэнчюркагатан поздно вечером. Грета и Лео спали. Генри снял тяжелый плащ и повесил его в прихожей, спрятал свои вещи в гардеробе и прошел на кухню.
— Это ты? — раздался испуганный голос разбуженной Греты, которая вошла в кухню, запахивая халат. — Да ты с ума сошел, сын! — горестно воскликнула она, обнимая Генри. — Знал бы ты, как я волновалась. Твое начальство звонило, сказали, что ты сбежал… Я-то поняла, что бояться нечего… но ты с ума сошел! Тебя в тюрьму посадят!
— Не беспокойся, мам, — отозвался Генри. — Им меня не поймать.
— Ты точно сумасшедший, Генри, — повторяла Грета, охая и хватаясь за кастрюли, чтобы разогреть еду для Дезертира.
— Я только попрощаться, — серьезно произнес Генри.
Грета возилась с кухонной утварью, не желая слышать, что говорит сын.
— Попрощаться… — горько повторила она. — Не видать мне с тобой покоя.
— Я уеду из страны, — пояснил Генри. — В Копенгаген. Там меня ждет квартет, если я захочу. Ты же знаешь… мне туго пришлось.
— Я знаю. — Грета выпрямилась. — Но почему ты ничего не говорил?
— Хотел разобраться сам, это мой стиль.
— Сбежать? Этотвой стиль? Да уж, ты всегда был таким. Вылитый отец. Но ты сумасшедший, Генри. Сюда придет полиция, и…
— Полиция сюда не придет. Я уеду за границу и буду жить там, пока… пока…
— За границу!
Грета села за стол, уронив голову на руки. Генри не мог понять, почему женщины начинают плакать, стоит ему оказаться рядом.
«Семь лет — срок небольшой, сказал мальчик после первой школьной взбучки», — такими словами Грета напутствовала сына.
Генри стоял в прихожей, одетый и готовый к отбытию, с сумкой в одной руке и плащом в другой. Долгие проводы — лишние слезы. Генри приоткрыл дверь в комнату Лео, чтобы взглянуть на брата, которого ему предстояло увидеть очень нескоро. Лео был поэтом-вундеркиндом, он уже выступал на телевидении, в «Уголке Хиланда». Генри знал, что будет скучать по нему, но не был уверен во взаимности.