Джейн, анлимитед

Кашор Кристина

Джейн выходит из комнаты, и ей кажется, что дом наполняется различными шумами. Невнятное бормотание, приглушенный, будто из-под воды, детский смех. В конце концов, большой и старый дом должен издавать странные звуки, поэтому Джейн не придает этому значения. Она даже не замечает, как съежилась, до боли стиснув зубы и не чувствуя собственного дыхания.

Свет от датчиков движения освещает картины, одну за другой, пока Джейн идет к атриуму, – а затем гаснет. Она спотыкается о голову Капитана Полярные Штаны, про которого совсем забыла, тихо чертыхается и движется

дальше.

Ворчание дома сменяется доносящимися издалека сердитыми человеческими голосами. Во дворе кто-то спорит. Джейн чувствует дым курительной трубки и осторожно входит в арку с балюстрадами.

Молодой человек в черной кожаной одежде и в мотоциклетном шлеме рассказывает что-то мужчине лет пятидесяти. На нем шелковый халат, в руке трубка. Вот почему Джейн почувствовала запах! Они совсем разные: у пожилого кожа светлая, у молодого – смуглая. Но Джейн сразу понимает, что перед ней отец и сын, уж слишком похожие эмоции написаны на их лицах. Джейн слышит их голоса. Это Октавиан Трэш Четвертый и Рави, брат-близнец Киран. Похоже, он все-таки не ездил сегодня на велосипеде от Провиденса до Хэмптонса.

– Глупыш, – говорит Октавиан. – Конечно, я не продавал твою рыбу.

– Зачем ты это делаешь? – в отчаянии кричит Рави. – Почему ты говоришь со мной как с ребенком?

– А ты не веди себя как дитя, тогда и я не буду так с тобой разговаривать, – припечатывает Октавиан. – Поднял Патрика чуть свет, чтобы он забрал тебя, разбудил меня своими воплями, так еще и скульптура не на месте.

– Прости, но я беспокоюсь о пропавшем Бранкузи. И не поднимал я Патрика, – объясняется Рави. – Он встречал меня, чтобы выпить на Большой земле, и, как обычно, опоздал. И тебя я не будил – ты все равно никогда ночью не спишь.

– Не для того, чтобы встретить тебя здесь пьяного и выслушивать весь этот бред.

– Я не пьян, – отчетливо проговаривает Рави. – Я просто хочу знать, почему рыбы Бранкузи нет в зале для приемов. Нет, не так: я хочу знать, почему тебе все равно, что она пропала?! Ты понимаешь, о чем я говорю? Один раз Айви уже использовала ее для создания подводного царства в своей спальне, и ты позволил ей оставить рыбу у себя на несколько недель, в окружении лохнесских чудовищ из лего.

– Что-то такое припоминаю. – Октавиан уже порядком утомлен разговором.

– Ради всего святого, отец, она же стоит миллионы. Это же твоя покупка! Где она, черт возьми?!

– Я думаю, миссис Вандерс решила, что статуе будет лучше в другом месте, и перенесла, – объяснил Октавиан. – Или изучает ее. Удивительно, как ты и Ванни поддерживаете дух искусства в этом доме. Она заставила меня вернуть гобелен семнадцатого века какому-то старикашке из Форт-Лодердейла.

– Конечно. – Рави раздражен. – Потому что этот гобелен был куплен твоим уважаемым дедушкой во время холокоста, а потом украден нацистами. И как у нее хватило смелости?!

– Меня забавляет, что ты так злишься из-за этого, – усмехается Октавиан. – Я знаю, что ты замышляешь вместе со своей матерью. Как ты объяснишь происхождение тех произведений искусства, которые она тебе привозит?

Рави стоит, скрестив руки на груди, и смотрит на отца без всякого выражения.

– Это не повод сомневаться в Бранкузи, – отвечает он невозмутимо. – Мы с Ванни и так знаем, что это подлинник.

– Но ты же не думаешь, что его могли украсть?

– Я уже ничего не думаю. – Рави со вздохом проводит рукой по влажным волосам и отворачивается. – Видимо, тебе все-таки не наплевать. Раньше ты был нормальным человеком, который спал в нормальное время, вел обычные разговоры, любил искусство так же сильно, как я, – и тут вдруг с тобой что-то случилось.

– Придержи язык, – резко обрывает его Октавиан.

– Нравится тебе или нет, – говорит Рави, – но ты определенно что-то скрываешь. А я замерз и очень устал, так что пойду-ка спать.

Рави направляется к одной из лестниц, ведущих наверх.

Отец вынимает изо рта трубку:

– Добро пожаловать домой, сынок.

Рави замирает.

– Как мама? – спрашивает он, не оборачиваясь.

– У твоей матери, как всегда, все отлично, – отвечает Октавиан. – Что стряслось у Патрика, что он задержал тебя так допоздна? Опять душевные терзания? Или, может, сердечные?

Рави смеется:

– У него голова вечно чем-то забита, ты же знаешь. Как Киран?

– Твоя сестра еще не соизволила нанести мне визит.

– Нелегко тебе, наверное, приходится с вампирским образом жизни. А Шарлотта?

Джейн начинает дрожать от потока холодного воздуха.

– Твоя мачеха все еще отсутствует. – Октавиан невесело смотрит в сторону стеклянного потолка, и Джейн понимает, в кого пошла Киран со своим вздернутым носиком и широким лицом. Октавиан разворачивается и уходит сквозь северную арку в незнакомую Джейн часть Дома.

Рави топает вверх по лестнице, и звук его шагов разносится гулким эхом. Кажется, Дом дышит одиночеством этих двух мужчин. Протяжное, глубокое дыхание.

Джейн знает, что Рави живет неподалеку от нее, на третьем этаже, но он исчез в недрах Дома еще на втором. Интересно, подумала Джейн, вспоминая, что Люси Сент-Джордж именует себя, «так сказать, возлюбленной Рави». Что бы это значило?

Она задумывается, куда двинуть дальше, когда возле нее вдруг появляется рычащий Джаспер.

– Тише! – Джейн наклоняется, чтобы успокоить собаку.

Пес подходит к парадной лестнице в приемный зал и начинает скулить. Кажется, он зовет ее за собой.

– Тебе нужно на улицу, Джаспер? – шепчет она, шагая за бассетом.

Свет больше не включается в ответ на движение. Наступает темнота. Джейн следует за длинной черной нисходящей тенью собаки, цепляясь за перила и жалея, что не запомнила расположение фонарей.

Джаспер резко останавливается в пролете второго этажа, Джейн теряет равновесие, падает и с облегчением хватается за перила. Она прижимается к стене, но неугомонный Джаспер начинает бегать вокруг нее, то и дело бодая крупной головой. Джейн думает, что так они скоро перебудят весь Дом.