Дживс и свадебные колокола
Шрифт:
С этими словами экономка указала на обитую зеленым сукном дверь в конце коридора, которую мне пришлось отворить, весьма неизящно пихнув ее задом.
До парадной дубовой лестницы я добрался без особых происшествий и довольно резво начал подъем. От квадратной лестничной площадки на второй этаж вел еще один короткий пролет. Целью моего путешествия была угловая комната с видом на цветник с розами и парк, где гуляли олени. Почти не расплескав чай, я поставил поднос на пол и негромко постучал.
– Войдите! – раздался знакомый голос.
Я немало повидал загородных имений, однако
Сам лорд Этрингем в винно-красном узорчатом халате, – моем, между прочим, – сидел, откинувшись на подушки, и читал книгу, озаглавленную, если я верно запомнил, «Критика чистого разума», за авторством какого-то Иммануила Канта.
– Ваш чай, лорд Этрингем, – произнес я.
– Спасибо. Поставьте, пожалуйста, вот здесь на столик, – ответствовал Дживс, ибо это именно он занимал роскошную кровать с пологом и чистейшим до хруста постельным бельем.
– Хорошо спалось? – поинтересовался я не без яду.
– Чрезвычайно. Благодарю вас, сэр.
Стойте, стойте! Я опять понесся без оглядки, точно электрический заяц на собачьих бегах, а публика на трибунах понять не может – что, собственно, происходит. «Придержи коней, Вустер! – кричат они. – Куда спешишь, тебе за скорость никакого приза не дадут! Почему вдруг ты прислуживаешь Дживсу, и почему вы оба под вымышленными именами? Мы, часом, не на маскараде? Будь так добр, проясни картину!»
Так уж и быть. Вот только с мыслями соберусь.
В мае, примерно за четыре недели до моих тяжких трудов у плиты, я отправился отдыхать на юг Франции. Знаете, как это бывает – кажется, вечность прошла с тех пор, как ты провел десять дней в «Гранд отель де Бэн» в Швейцарских Альпах, и столичная жизнь уже начала немного утомлять. И вот я велел Дживсу забронировать номер в скромной гостинице или пансионе на Променад-дез-Англе, и в пятницу вечером мы выехали из Парижа «Голубым экспрессом».
Я предвкушал спартанский распорядок дня: прогулки в горах, разок-другой – если погода позволит – окунуться в море, читать хорошие книги, рано ложиться спать и, кстати, побольше минеральной воды «Виши». Так и шло первую пару дней, а потом случилось маленькое недоразумение с вращающейся дверью, в результате которого моя соотечественница, обитающая в той же гостинице, растянулась на мраморном полу в холле. Я помог ей собрать рассыпанные вещи и совершенно потерялся, заглянув в глаза самой прекрасной девушки на свете. Простая учтивость требовала пригласить ее в бар «Круазетт» и угостить чем-нибудь подкрепляющим, продолжая непрерывно извиняться.
Ушибленную девушку звали Джорджиана Мидоус. Она работала в каком-то лондонском издательстве, а на юг Франции приехала доводить до ума рукопись нового бестселлера. Я смутно представлял, как это происходит на практике, однако успешно поддерживал разговор, время от времени подавая реплики вроде «надо же» и «вот оно что».
– Вы часто занимаетесь редактированием на Лазурном берегу? – спросил я.
Она засмеялась – будто резвый ручеек прожурчал по струнам исключительно хорошо настроенной арфы.
– Нет, что вы! Обычно я сижу в уголке тесного кабинета на Бедфорд-сквер, тружусь при свете настольной лампы. Но у меня очень понимающий начальник. Он решил, что поездка будет мне на пользу – поможет разобраться в себе, что-то в таком духе.
Мы, Вустеры, все неплохо соображаем – это у нас в роду. Из ее короткой речи я сделал два вывода: во-первых, у этой Дж. Мидоус какие-то сложности в личной жизни, а во-вторых, начальник считает ее ценным работником. Но нельзя же лезть с вопросами – тем более при первом знакомстве, да еще к девушке, которую только что уронил на мраморный пол. И потому я тактично перевел разговор на тему совместного обеда.
Так и вышло, что пару часов спустя, умытые и переодетые, мы сидели с ней вдвоем в приморском ресторанчике на набережной Круазетт, в десяти минутах езды от гостиницы, а перед нами на блюде высилась целая гора ракообразных. Я счел, что после двух вечеров с «Виши» имею право продолжить тему укрепляющих средств коктейлем, а вслед за ним – бутылочкой белого охлажденного.
Кто знаком с мнением Дживса о моих, как он выражается, увлечениях, тому известно, что я в своей жизни имел счастье запросто общаться с довольно-таки неординарными представительницами противоположного пола, а со многими даже был помолвлен. Не следует трепать на публике доброе имя женщины, хотя все эти факты давно стали достоянием общественности, так что, быть может, позволительно упомянуть Кору «Таратору» Перебрайт и Зенобию «Нобби» Хопвуд – ведущих в забеге на звание самой привлекательной особы в поле зрения Б. Вустера. Не будем забывать и Полину Стоукер – ее красота поразила меня до такой степени, что я, обеспамятев, предложил ей руку и сердце в Дубовом зале нью-йоркского отеля «Плаза». Даже Мадлен Бассет замарашкой не назовешь, хотя как заговорит, поклонники от нее разбегаются с хорошей скоростью.
И вот что я вам скажу: Джорджиана Мидоус всех этих красоток затмевала напрочь. Как ее вообще на улицу выпускают? Это же просто ходячая угроза всему мужскому полу – и пешим, и тем, кто за рулем. Высокая, стройная, волны темных кудрей и глаза бездонные, как Бермудский треугольник. А когда она смеялась, на бледных щеках играли краски. Бедолага сомелье с полбокала вина на скатерть пролил, и другие официанты, я заметил, перешептывались, столпившись у двери в кухню. А сама Джорджиана совсем не подозревала, какой создала переполох.
Моя задача была развлекать это небесное видение, и я старался как мог, даже когда стало ясно, что уровень у меня совсем не тот. Все равно что жалкой кляче пыхтеть на беговой дорожке, состязаясь с чемпионом. Но знаете, что странно? Хотя большая часть сказанного ею проходила мимо меня, почему-то это нисколько не мешало общению. Быть может, у Джорджианы просто был, что называется, легкий характер – во всяком случае, к тому времени, как подали кофе, мы уже были лучшими друзьями и договорились назавтра встретиться за ленчем в саду отеля, когда она сможет выкроить часик отдыха от своих редакторских трудов. Двадцать минут спустя ваш Бертрам в прекраснейшем расположении духа вышел прогуляться по набережной, любуясь россыпью звезд и услаждая слух кваканьем древесных лягушек.