Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 10
Шрифт:
— Вы хотите сказать, что к тому времени вы займетесь экспериментами над кем-нибудь другим?
Он пожал плечами, покосился на нее и улыбнулся.
— Довольно странный разговор, не правда ли? Я хочу заставить вас понять, что во мне живут два человека. У одного — а его-то и следует принимать в расчет — есть свое дело, и он это дело любит. Клер должна держаться за этого человека, потому что с ним она не закиснет. Она будет в самой гуще жизни, среди незаурядных людей, у нее будут интересы и развлечения, а она это любит. У нее будет известная власть, а власть ее привлекает. Другой человек — да, если хотите, его можно кое в чем упрекнуть; но худшее уже позади, или, вернее, будет позади, когда мы снова начнем жить вместе. Как видите, я честен — или бесстыден… называйте, как хотите.
— Но я не понимаю, — сухо возразила Динни, — где же во всем этом любовь?
— Может быть, нигде. Брак основан на взаимной заинтересованности и влечении. Первая с годами растет, второе блекнет, а ведь она именно этого и хочет.
— Я не могу говорить за Клер, но думаю, что это не так.
— Ну, дорогая, вы в этой области еще совершенно неопытны.
— И, надеюсь, никогда не буду. Но мне бы очень не понравилось такое сочетание сделки и порока.
Он рассмеялся.
— А мне нравится ваша прямота. Нет, серьезно, Динни, вы должны на нее повлиять. Она совершает огромную ошибку.
Динни вдруг овладел неудержимый гнев.
— Я думаю, — проговорила она сквозь зубы, — что огромную ошибку сделали вы. Некоторые лошади не терпят плохого обращения, и потом уж с ними ни за что не поладишь.
Он промолчал.
— Вы едва ли захотите, чтобы в вашей семье был развод, — заметил он наконец и пристально посмотрел на нее. — Я уже сказал Клер, что вины на себя не возьму. Очень сожалею, но в этом я тверд. Кроме того, если она ко мне не вернется, то все равно жить, как ей вздумается, я не позволю.
— Вы хотите сказать, что если она вернется, тогда позволите? продолжала Динни сквозь зубы.
— Вероятно, этим дело бы и кончилось.
— Понятно. Пожалуй, нам пора проститься.
— Как вам угодно. Вы считаете меня циником? Не спорю. Но я сделаю все, чтобы Клер вернулась. А если она не вернется, пусть пеняет на себя.
Они остановились под фонарем, и Динни заставила себя посмотреть ему в глаза. Этот человек, с кошачьей усмешкой и неподвижным взглядом, напоминал огромного бесстыдного и безжалостного кота.
— Я все поняла, — сдержанно сказала Динни. — Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Динни! Мне очень жаль, но лучше уж играть в открытую. Вашу руку!
Неожиданно для самой себя она протянула ему руку и свернула на Маунт-стрит.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Когда Динни входила в дом тетки, она всей душой сочувствовала сестре и вместе с тем понимала теперь, почему Клер все же вышла за Джерри Корвена. В нем действительно таилась какая-то гипнотическая сила, какая-то вызывающая бесстыдная дерзость, не лишенная известной притягательности. Естественно, что он имел огромную власть над туземцами и мягко, но вместе с тем беспощадно заставлял их подчиняться своей воле; он мог подчинять себе даже своих сослуживцев. Динни понимала также, как трудно, должно быть, отказывать ему в физической близости, пока он не оскорбляет человеческое достоинство.
Из печального раздумья ее вывел голос тетки, говоривший:
— Вот она, Адриан!
На верху лестницы стоял дядя Адриан; его лицо с козлиной бородкой выглядывало из-за плеча сестры.
— Пришли твои вещи, детка. Где ты была?
— У Клер, тетечка.
— Знаешь, Динни, — сказал Адриан, — а ведь я не видел тебя чуть ли не целый год.
— И я тоже, дядя. Как в Блумсбери? Все благополучно? Кризис не повлиял на ископаемых?
— Ископаемые in esse [46] чувствуют себя прекрасно; in posse [47] они очень ненадежны, а денег на экспедиции у нас нет. Происхождение Homo sapiens [48] больше чем когда-либо покрыто туманом.
— Одеваться к ужину не нужно, Динни, Адриан остается. Лоренс будет так рад. Вы можете поболтать, пока я пойду распущу пояс. Может быть, ты хочешь подтянуть свой?
— Нет, спасибо, тетечка.
— Тогда иди туда.
Динни вошла в гостиную и села рядом с дядей. Дядя, худой и бородатый, с серьезным морщинистым лицом, загорелым даже в ноябре, сидел, скрестив длинные ноги, смотрел на нее сочувствующим взглядом и, как всегда, казалось, готов был слушать ее сердечные излияния.
— Ты знаешь насчет Клер, дядя?
— Голые факты, без «почему» и «отчего».
— Но они весьма некрасивы. Ты когда-нибудь имел дело с садистом?
— Однажды — в Маргете. В школе. Тогда я, конечно, не понимал, в чем дело, а потом сообразил. Ты хочешь сказать, что Корвен — садист?
— Так говорит Клер. Я шла с ним от ее дома. Очень странный человек.
— Неужели психопат? — спросил Адриан, поежившись.
— Разумнее нас с тобой. Но он желает все делать как ему нравится, совершенно не считаясь с другими, а когда это не удается, он кусается. Не может ли Клер получить развод, не предавая гласности их интимную жизнь?
— Только если добыть бесспорные доказательства измены.
— А их придется добывать здесь?
— Получить их с Цейлона вряд ли удалось бы, да и стоило бы очень дорого.
— Клер пока не хочет, чтобы за ним следили.
— Конечно, дело это довольно грязное, — отозвался Адриан.
— Знаю, дядя. Но ведь иного выхода нет?
— Нет.
— Сейчас она считает, что лучше всего оставить друг друга в покое; а он говорит, что если она с ним не вернется на Цейлон, то пусть пеняет на себя.
— Значит, тут еще кто-нибудь замешан?
— Есть один молодой человек, он в нее влюблен, но она говорит, что между ними ничего нет.
— Гм… «Молодость! Молодость!» — как сказал Шекспир. Приятный юноша?
— Я видела его только несколько минут. По-моему, очень славный.
— Это палка о двух концах.
— Я во всем верю Клер.
— Ты знаешь ее лучше, чем я, дорогая, но ведь она не очень-то терпелива. Сколько здесь пробудет Корвен?
— Она говорит, самое большее — месяц. Уже неделя, как он приехал.