Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 10
Шрифт:
Молодому человеку вдруг представилась картина: они с Клер в плоскодонке, на тихой заводи… Наконец он очнулся и сказал:
— Я был вчера на «Кавалькаде». Замечательно!
— А, — отозвалась леди Монт, — я чуть не забыла… — И вышла из комнаты.
Молодой человек вскочил.
— Тони! Ведите себя прилично…
— Но ведь она потому и вышла!
— Тетя Эм исключительно добра, и я не собираюсь злоупотреблять ее добротой.
— Но, Клер, вы не знаете, что…
— Знаю. Сядьте, пожалуйста.
Молодой человек сел.
— А теперь, Тони, слушайте! Физиологии с меня надолго хватит. Если вы хотите, чтобы мы стали друзьями, наши отношения должны быть платоническими.
— О боже! — вздохнул Крум.
— Придется. Иначе мы просто не будем встречаться. Тони сидел неподвижно, не сводя с нее глаз, а в ее сознании мелькнула мысль: «Это будет для него пыткой, а он слишком хорош и не заслужил ее. Лучше нам не встречаться».
— Послушайте! — начала она мягко. — Вы ведь хотите мне помочь? У нас еще все впереди. Может быть, когда-нибудь…
Тони стиснул ручки кресла. В его глазах появилось страдание.
— Хорошо, — он говорил очень медленно, — я готов на все, только бы видеть вас. Я подожду, пока это станет для вас чем-то большим, чем физиология.
Клер, тихонько покачивая ногой, рассматривала лакированный носок своей туфли; потом вдруг подняла голову и взглянула прямо в его тоскующие глаза.
— Если б я не была замужем, вы бы спокойно ждали и ожидание не мучило бы вас. Считайте, что так оно и есть.
— К несчастью, не могу. Да и кто бы мог?
— Понимаю. Я уже не цветок, я плод, и я осквернена физиологией.
— Клер! Не надо. Я сделаю все, все, что вы только пожелаете! Но если я не всегда буду весел, как птица, простите меня!
Она посмотрела на него сквозь ресницы и сказала:
— Хорошо!
Наступило молчание, и она видела, что он жадно рассматривает ее всю, от подстриженных темных волос до лакированных туфелек. Жизнь с Джерри Корвеном раскрыла Клер всю сокровенную прелесть ее тела. Но разве она виновата, если оно прелестно и волнует? Она не хотела мучить юношу, и все же его мучения были ей приятны. Как странно, что можно испытывать одновременно и сожаление, и удовольствие, и недоверие, и легкую горечь. Стоит только уступить — и посмотрите, что будет через несколько месяцев!
Она решительно прервала молчание:
— Между прочим, жилье я нашла: такая смешная квартирка, раньше там была антикварная лавка. А еще раньше — конюшни.
— Недурно. А когда вы перебираетесь? — спросил он нетерпеливо.
— На той неделе,
— Могу я вам чем-нибудь помочь?
— Да, если вы сумеете выкрасить стены клеевой краской.
— Сумею! Я красил на Цейлоне. Я перекрашивал свое бунгало два или три раза.
— Только нам придется работать по вечерам… из-за моей службы.
— А как ваш патрон? Порядочный человек?
— Очень, и к тому же влюблен в мою сестру, — во всяком случае, мне так кажется.
— О! — недоверчиво произнес Крум.
Клер улыбнулась, его мысль была ясна: «Может ли хоть один мужчина, который каждый день видит вас, влюбиться в другую?»
— Когда же мы начнем?
— Если хотите — завтра вечером. Адрес такой: Мелтон-Мьюз, дом два, за Малмсбери-сквер. Я утром достану краску, и мы начнем с верхней комнаты. Ну, скажем, в шесть тридцать?
— Великолепно!
— Но только, Тони, будьте паинькой… «Жизнь реальна, жизнь сурова».
Грустно усмехнувшись, он прижал руку к сердцу.
— А теперь вам пора уходить. Я провожу вас вниз и посмотрю, вернулся ли дядя.
Молодой человек встал.
— Что нового с Цейлона? — отрывисто спросил он. — Вас тревожат?
Клер пожала плечами.
— Пока еще ничего не произошло.
— Но это долго продолжаться не может. Вы что-нибудь надумали?
— Думать тут не приходится. Весьма возможно, что он вообще ничего не предпримет.
— Я не могу вынести, что вы… Он остановился. — Пойдемте, — сказала Клер и повела его вниз.
— Як вашему дяде уже не зайду, — заметил Крум. — Значит, завтра, в половине седьмого.
Он поднес ее руку к губам и направился к двери. Затем еще раз обернулся. Она стояла, слегка склонив голову набок, и улыбалась. Крум вышел, уже ничего не соображая.
Молодой человек, внезапно пробудившийся среди голубей Киферы, впервые ощутивший тот таинственный магнетизм, который исходит от так называемых «соломенных вдов», и вынужденный, вследствие предрассудков или укоров совести, держаться в стороне от такой «вдовы», бесспорно, заслуживает сожаления: не он избрал свою судьбу. Она настигла его, как тать в нощи, внезапно обесценив для него все прочие жизненные интересы. Это своего рода наваждение, при котором обычные склонности и влечения уступают место восторженной тоске. Тогда заповеди — вроде «не прелюбодействуй», «не пожелай жены ближнего» и «блаженны чистые сердцем» — начинают звучать как-то особенно отвлеченно. Крум воспитывался по школьному звонку и по принципу: «Живи, как велят». Теперь он понимал всю несостоятельность этого принципа. А что здесь велят? Есть прелестная молодая женщина, сбежавшая от мужа (который на семнадцать лет старше ее), потому что он вел себя, как скотина; правда, она этого не говорила, но Тони уверен, что это так. И есть он сам, безусловно в нее влюбленный; и он нравится ей, правда, по-другому, но все же нравится, насколько это сейчас возможно. А впереди — ничего, кроме совместных чаепитий! И любовь пропадает даром — в этом было что-то прямо кощунственное.
Погруженный в свои размышления, он не обратил внимания на человека среднего роста, с кошачьими глазами и узким ртом на загорелом, покрытом мелкими морщинками лице, который поглядел ему вслед, слегка скривив губы; впрочем, это могло быть и улыбкой.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
После ухода Крума Клер постояла некоторое время в холле, вспоминая, как она восемнадцать месяцев назад покидала этот дом. Она была тогда в светло-коричневой кофточке и коричневой шляпке и проходила между рядами людей, провожавших ее возгласами: «Счастливого пути! Прощай, дорогая!», «Привет Парижу!» Да, прошло всего полтора года, а сколько событий случилось за это время! Клер усмехнулась и направилась в дядин кабинет.
— Дядя Лоренс, ты, оказывается, дома? А Тони Крум только что заходил тебя повидать.
— Это тот довольно приятный юноша без определенных занятий?
— Да. Он хотел тебя поблагодарить.
— Боюсь, что благодарить не за что.
И быстрые черные глаза сэра Лоренса, напоминавшие глаза кулика или вальдшнепа, скептически скользнули по ней. Конечно, Динни — любимица, но и Клер, безусловно, привлекательна. Так недавно замужем и уже несчастна… Эм сообщила ему об этом, но добавила, что при ней лучше о ее браке не говорить. Что ж! Джерри Корвен! При его имени люди всегда пожимали плечами и начинались какие-то намеки. Неприятно. Но его, сэра Лоренса, это в конце концов не касается. Негромкий голос произнес за дверью: