Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 10
Шрифт:
Взгляд леди Монт остановился на племяннице.
— Священник говорит, что Алану придется провести в Китае еще год.
Динни помахивала бусами перед лицом ребенка. Она не обратила на слова тетки никакого внимания. С того летнего вечера, когда Динни в прошлом году вернулась домой после бегства Уилфрида, она и сама не говорила о своих чувствах и не допускала никаких напоминаний о них. Никто, может быть, даже она сама не знала, зажили раны ее сердца или нет. Динни его просто не чувствовала. Она так долго, так упорно боролась с болью, что сердце ее как бы ушло в сокровенные глубины ее существа, и она едва ощущала его биение.
— Что ты теперь собираешься делать, тетечка? Ему пора спать.
— Пройдемся по саду.
Они спустились вниз и вышли на террасу.
— О-о… — сказала Динни огорченно. — Гловер сбил все листья с тутового деревца. Они так чудесно трепетали на ветках и ложились кольцом на траву! Право, садовники лишены чувства красоты.
— Они не любят подметать. А где кедр, который я посадила, когда мне было пять лет?
Обогнув угол старой стены, они подошли к кедру; это было раскидистое дерево лет шестидесяти, с плоскими ветвями, позолоченными заходящим солнцем.
— Знаешь, Динни, хорошо бы меня похоронить под ним. Но только они не захотят. Ведь от меня останется какая-то гниль.
— А я хочу, чтобы меня сожгли и пепел развеяли по ветру… Посмотри, вот там на поле пашут. Ужасно люблю смотреть, как лошади медленно движутся на фоне далеких деревьев.
— Мычащие стада… — ни с того ни с сего добавила леди Монт.
С востока, из овечьего стада, донесся слабый перезвон колокольчиков. Слышишь, тетечка?
Леди Монт взяла племянницу под руку.
— Мне очень часто хотелось быть козой, — сказала она.
— Только не в Англии, — отозвалась Динни, — тут коз привязывают к столбу, и они пасутся на крошечном клочке земли.
— Нет, с колокольчиком на шее, в горах. Лучше, я думаю, козлом, чтобы тебя не доили.
— Пойдем, я покажу тебе нашу новую клумбу, тетечка. На ней, конечно, сейчас почти ничего уже не осталось, только гортензии, георгины, хризантемы, маргаритки да несколько пентстемонов и космей!
— Динни, — начала леди Монт, выглядывая из-за георгинов, — а что Клер… Говорят, теперь развод получить очень легко…
— Да, пока не начнешь его добиваться…,
— А если человека бросают?
— Но ведь нужно, чтобы его действительно бросили.
— Ты же говорила, он вынудил ее уйти от него?
— Это не одно и то же, тетечка.
— Юристы так носятся со своими законами… Помнишь этого длинноносого судью в деле Хьюберта?
— Но он оказался очень человечным.
— В чем?
— Он же заявил министру внутренних дел, что Хьюберт говорит правду.
— Ужасная история, — пробормотала леди Монт, — но вспоминать приятно.
— Потому что все кончилось хорошо, — поспешно отозвалась Динни.
Леди Монт стояла перед ней, печально глядя на нее. И Динни, не поднимая головы, вдруг сказала:
— Тетя Эм, нужно, чтобы и для Клер все кончилось хорошо.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Предвыборная агитация, с ее странным обычаем уговаривать избирателей, была в самом разгаре. Одни внушали каждому местному жителю, что он поступит правильно лишь в том случае, если отдаст свой голос Дорнфорду, другие — что он поступит правильно, только голосуя за Стринджера. В общественных местах население многословно уговаривали дамы, не вылезавшие из автомобилей, и дамы, вылезавшие из них, а дома уговаривали голоса, вещавшие из репродукторов. Газеты и листовки всячески заверяли людей, что только они могут спасти страну. Избирателей просили голосовать поскорее и только не просили голосовать по нескольку раз. Им всячески внушали потрясающую мысль, что от того, кому они отдадут свои голоса, зависит спасение родины. Их убеждали люди, знавшие, кажется, решительно все на свете, кроме одного, каким способом можно спасти родину. Ни кандидаты, ни дамы, ни чьи-то таинственные голоса, звучавшие из громкоговорителей, ни еще более таинственные голоса в газетных статьях — никто не сделал ни малейшей попытки разъяснить им это. Так было лучше. Во-первых, никто этого и не знал; во-вторых, зачем говорить о частностях, когда достаточно и общего? Зачем привлекать внимание даже к тому факту, что общее состоит из частностей, или к тому, что в сфере политики дать обещание — еще не значит его выполнить? Лучше, гораздо лучше провозглашать широковещательные лозунги, оскорблять противников и называть избирателей самыми здравыми и разумными людьми в мире.
Динни не занималась вербовкой голосов. Для этого она, по ее собственному выражению, «не годилась»; и, может быть, втайне она понимала всю нелепость такого обычая. Но Клер, даже если она и относилась к нему иронически, слишком стремилась к деятельности, чтобы сидеть сложа руки. И ей очень помогло отношение к этому других. Ведь людей всегда вербовали и всегда будут вербовать. Агитация — довольно безобидное развлечение, скорее напоминающее жужжание мух, которые не кусают. Что до подачи голосов, то тут люди будут руководствоваться совершенно иными мотивами: тем, что их отцы голосовали за то-то и то-то, и тем, какое они занимают положение; они будут голосовать, сообразуясь с мнением своего домовладельца, со своим вероисповеданием, своим профессиональным союзом; будут голосовать потому, что они жаждут перемен, хотя ничего существенного от них не ждут; а многие будут просто следовать собственному здравому смыслу.
Клер, опасаясь вопросов, старалась ораторствовать как можно меньше и быстро сводила разговор к детям или состоянию здоровья избирателя. Обычно она кончала тем, что спрашивала, когда ему будет всего удобнее голосовать; отметив час в своей записной книжке, она уходила, так и не выяснив, последует ли он ее совету.
Она была Черрел, а не «чужая», и они относились к ее появлению как к чему-то само собой разумеющемуся, и хотя не знали ее лично, как знали Динни, но она тоже казалась им частью незыблемого порядка вещей; никто не мог представить себе Кондафорд без Черрелов.
В последнюю субботу перед выборами, около четырех часов дня, Клер, закончив свой объезд, возвращалась домой. Подъезжая к имению, она услышала чей-то голос, звавший ее по имени. Двухместная машина обогнала ее, и она увидела Тони Крума.
— Как вы сюда попали, Тони?
— Не выдержал, хотел хоть разок взглянуть на вас.
— Но, милый мальчик, ваш приезд сюда слишком бросится в глаза.
— Знаю, зато я видел вас.
— Надеюсь, вы не собирались заехать к нам?
— Если бы мы не встретились, пришлось бы. Клер, как вы прелестны!
— Пусть так, но это еще не причина, чтобы компрометировать меня перед домашними.
— Меньше всего я хотел бы этого. Но мне необходимо изредка видеть вас, иначе я совсем пропаду.
Его лицо было настолько серьезно и голос полон такого волнения, что Клер, видимо, ощутила в первый раз так называемый сердечный трепет.
— Нехорошо, — сказала она. — Я должна стать на ноги и не могу допускать никаких осложнений.
— Позвольте мне хоть раз поцеловать вас. Тогда я уеду счастливый.