Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 9
Шрифт:
— Ужасно люблю хорошее стекло, Динни. Ты когда-нибудь видела собор в Йорке?
Динни покачала головой; потом, поняв, что ей трудно будет навести разговор на нужную тему, она спросила напрямик:
— Что ты собираешься теперь делать?
— Ты говорила с Хилери?
— Да.
— Он хочет, чтобы я уехал на год.
— Я тоже.
— Это немалый срок, Динни, а я уже немолод.
— Ты бы поехал с Халлорсеном в экспедицию, если бы он тебя взял?
— Он меня не возьмет.
— Нет, возьмет.
— Я поеду, если буду уверен, что этого хочет Диана.
— Она ни за что не скажет, но я убеждена, что ей это необходимо.
— Если не можешь жить без солнца, — совсем тихо сказал Адриан, — тяжело ехать в края, где оно никогда не светит.
Динни погладила его по руке.
— Да, но ты знаешь, что скоро его увидишь. А это такая приятная экспедиция, и для здоровья полезно — недалеко, в Нью-Мехико. Ты вернешься совсем молоденький, в штанах, обшитых по бокам конской гривой, как у ковбоев в кино. Ты будешь неотразим, мне так хочется, чтобы ты был неотразим! А тут пока уляжется весь этот шум и гам.
— А моя служба?
— Ну, это легко уладить. Если Диана год проживет спокойно, она станет другим человеком и начнет о тебе мечтать, как о земле обетованной. Я знаю, что говорю.
— Ах ты, змея-искусительница, — сказал Адриан со своей невеселой улыбкой.
— Диана пережила тяжелое потрясение.
— Иногда мне кажется, что эта рана неизлечима.
— Ерунда!
— Станет она обо мне думать, если я уеду!
— Ты не знаешь женщин.
— А что можешь знать о женщинах ты, в твои годы? Я уже один раз уехал, а она стала думать о Ферзе. О таких, как я, женщины, наверно, не думают.
— Ну, тогда Нью-Мехико самое подходящее для тебя место. Когда ты вернешься, перед тобой не устоит ни одна женщина. Честное слово! Я обещаю, что буду ее стеречь, а дети не дадут ей тебя забыть. Они без конца говорят о тебе. Я уж постараюсь, чтобы они тебя почаще вспоминали.
— Как ни странно, — заметил бесстрастным тоном Адриан, — но, по-моему, она сейчас от меня дальше, чем когда был жив Ферз.
— Сейчас — да, и, может быть, это еще надолго. Но я знаю, в конце концов все уладится. Правда, дядя.
Адриан молчал.
— Я поеду, Динни, — сказал он наконец, — если Халлорсен меня возьмет.
— Возьмет. Нагнись, дядя. Я должна тебя поцеловать.
Адриан нагнулся. Поцелуй пришелся в кончик носа. Позади послышался кашель церковного служки…
Возвращение в Кондафорд состоялось в тот же день в прежнем порядке; молодой Тасборо сидел за рулем. В Чичестере он вел себя чрезвычайно тактично, ни разу не сделал предложения, и Динни была ему за это благодарна. Ей тоже хотелось покоя, как и Диане. Алан уехал из Кондафорда в тот же вечер, Диана с детьми — на другой день; Клер вернулась из Шотландии, где долго гостила, и теперь в Кондафорде остались только свои, А Динни все никак не могла успокоиться. Теперь, когда больше не надо было волноваться из-за бедного Ферза, ее мучили мысли о Хьюберте. Удивительно, какую тревогу вызывала эта нависшая над ними угроза! Хьюберт и Джин писали с Восточного побережья веселые письма. По их словам, они ничуть не беспокоились, чего нельзя было сказать о Динни. И она знала, как встревожена ее мать, а еще больше — отец. Клер была скорее сердита, чем встревожена, и злость ее выражалась в необычайном для нее приливе энергии, — по утрам она ходила с отцом охотиться на лисиц, а после обеда брала машину и отправлялась в гости к соседям, где часто засиживалась до позднего вечера. На нее — самого светского члена их семьи — всегда был большой спрос. Динни ни с кем не делилась своими тревогами. Она написала Халлорсену о дяде Адриане, послав ему одновременно обещанную фотографию, — снимок изображал ее в бальном платье и был сделан два года назад, когда ее и Клер в целях экономии одновременно представили ко двору. Халлорсен немедленно ответил: «Фотография просто прелесть. Буду рад взять с собой вашего дядю. Пишу ему немедленно». Подпись гласила: «Всегда преданный вам».
Динни прочитала письмо с признательностью, но без сердечного трепета, за что тут же обозвала себя бесчувственной тварью. Успокоившись насчет Адриана, — она знала, что хлопоты о его отпуске охотно возьмет на себя Хилери, — Динни теперь неотступно думала о Хьюберте; ею все больше овладевали мрачные предчувствия. Она пыталась убедить себя, что это от безделья или нервная реакция после истории с Ферзом, но никакие доводы не действовали. Если даже на родине Хьюберту так мало доверяют, что готовы его выдать, — на что же ему рассчитывать там? Она подолгу разглядывала тайком карту Боливии, словно очертания страны помогали ей проникнуть в психологию этого народа. Никогда еще она так страстно не любила свой дом, как в эти тревожные дни. Кондафорд — родовое имение, и если Хьюберта вышлют, осудят, если он умрет в тюрьме или будет убит одним из этих погонщиков, а у Джин не окажется наследника, — имение перейдет к старшему сыну Хилери, к двоюродному брату, школьнику, которого она едва знает; конечно, оно останется в семье, но это будет уже не то. С судьбой Хьюберта связана судьба ее родного гнезда. И, хотя она удивлялась тому, что может думать о себе, когда на карту поставлена жизнь Хьюберта, она никак не могла отделаться от этих мыслей.
Как-то утром она попросила Клер отвезти ее в Липпингхолл. Динни терпеть не могла править машиной, и не зря: ее привычка видеть смешную сторону во всем, что ей встречается, несколько раз чуть было не довела ее до беды. Они приехали к самому обеду, и леди Монт встретила их восклицанием:
— Девочки, какая досада! Впрочем, может, вы любите морковку? Дяди дома нет. Так очищает кровь! Блор, поглядите, не зажарила ли Августина какую-нибудь птичку. Да, Блор, попросите ее сделать эти вкусные блинчики с вареньем, которые мне нельзя есть.
— Нет, тетя Эм, пожалуйста, не заказывай того, чего тебе нельзя есть самой.
— Но мне ничего нельзя есть. Ваш дядя толстеет, поэтому я худею. Да, Блор: омлет с сыром и какого-нибудь хорошего вина… и кофе.
— Тетя, это ужасно!
— Винограду, Блор. И эти сигареты — они наверху, в комнате мистера Майкла. Дядя их не курит, а я курю всякую дрянь, поэтому сигарет у нас никогда не бывает. И еще, Блор…
— Да, миледи?
— Коктейли, Блор.
— Тетя Эм, мы не пьем коктейлей.
— Нет, пьете, я видела. Клер, ты такая худенькая. Ты тоже сидишь на диете?
— Нет, я была в Шотландии.
— Охотилась и ловила рыбу? А теперь побегайте по дому. Я вас подожду.
Пока они «бегали по дому», Клер спросила Динни:
— Где тетя Эм научилась глотать окончания слов?
— Папа рассказывал, что в школе, где она училась, считалось неприличным произносить все слово до конца. Правда, она — прелесть?
Клер, которая в это время подкрашивала губы, только кивнула.
Возвращаясь в столовую, они услышали, как леди Монт говорит:
— Брюки Джеймса, Блор.
— Да, миледи.
— У них такой вид, будто они вот-вот свалятся. Нельзя ли с ними что-нибудь сделать?
— Да, миледи.
— А вот и вы! Тетя Уилмет гостит сейчас у Генриетты. Они там спорят напропалую. Для каждой из вас нашлось по холодной птичке. Динни, что ты сделала с Аланом? Он стал такой интересный, а завтра кончается его отпуск.
— Ничего я с ним не сделала, тетя Эм.
— Поэтому он такой интересный. Нет. Дайте мне морковку, Блор. Разве ты не выходишь за него замуж? Я знаю, у него есть виды на наследство… судебный процесс… кажется, где-то в Уилтшире? Он все ходит сюда и плачется мне в жилетку, бедняжка.