Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 9
Шрифт:
— Да. В жизни не видела, чтобы так смеялись, как смеялась моя учительница, когда я это сказала. Даже слишком… она была такая толстая. А Хьюберт, по-моему, похудел.
— Он всегда был худой, но с тех пор, как женился, выглядит не таким замученным.
— Джин пополнела, и это естественно. Тебе бы тоже следовало, Динни.
— Прежде ты никогда не занималась сватовством так рьяно.
— А что произошло тогда на тигре?
— Вот и не скажу.
— Значит, случилось что-то нехорошее.
— Ты хочешь сказать — хорошее?
— Ты надо мной смеешься.
— Разве я бываю когда-нибудь непочтительной, тетя?
— Да. Ты думаешь, я не помню, как ты написала про меня стихи:
Я обижаюсь на тетю Эм
За то, что она рассказала всем,
Что я не умею шить совсем,
А я шью лучше, чем тетя Эм.
Они у меня даже где-то есть. Я сразу поняла, что ты девочка с характером.
— Неужели я была таким бесенком?
— Да. Ты не знаешь какого-нибудь способа укорачивать собак? — Она ткнула пальцем в золотистую гончую, растянувшуюся на ковре. — У Бонзо все-таки слишком длинное туловище.
— Я тебя предупреждала, тетя, когда он был еще щенком.
— Да, но я этого не замечала, пока он не стал гоняться за кроликами. Никак не может толком перепрыгнуть через нору. И вид у него тогда такой жалкий. Ну, что ж! Если мы не плачем, Динни, что же нам делать?
— Смеяться… — пробормотала Динни.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Динни поужинала вдвоем с теткой, — отец и сэр Лоренс еще не вернулись, мать так и не встала с постели, Клер была в гостях.
— Тетя Эм, — сказала она после ужина, — ничего, если я сейчас поеду к Майклу? В голове у Флер родилось, по-моему, что-то интересное…
— Как! — сказала леди Монт. — Ей еще рано… она родит только в марте.
— Ты меня не поняла. У нее родилась интересная мысль, а не ребенок.
— Отчего же она сразу не сказала? — И леди Монт позвонила. — Блор, такси для мисс Динни. И еще, Блор, когда придет сэр Лоренс, дайте мне знать; я приму ванну и вымою голову.
— Да, миледи.
— А ты, Динни, моешь голову, когда тебе грустно? В этот мглистый, туманный вечер Динни охватила такая тоска, какой она еще никогда не испытывала. Ее неотвязно преследовала мысль о Хьюберте, он в тюрьме, разлучен с молодой женой, может быть, навеки, и всего через три недели после свадьбы, а что его ждет впереди — даже, страшно подумать. И все — по вине слишком осторожных людей, которые ко всему подходят формально и боятся поверить ему на слово! Страх сдавил Динни грудь, как духота перед грозой. Она застала у Флер тетю Элисон, — дамы обсуждали, как быть. Оказалось, боливийский посланник уехал отдыхать после болезни, и во главе посольства остался один из его подчиненных. По мнению леди Элисон, это усложняло дело, — вряд ли тот захочет взять на себя какую-нибудь ответственность. Тем не менее она решила устроить для него званый обед, пригласить Флер и Майкла, а если Динни захочет, то и ее. Но Динни покачала головой, — она разуверилась в своей способности обольщать государственных мужей.
— Если уж вы с Флер с ним не справитесь, тетя Элисон, у меня наверняка ничего не выйдет. Но вот Джин, когда хочет, может быть на редкость обаятельна.
— Джин только что звонила. Она просила передать тебе, если ты заглянешь ко мне сегодня вечером, чтобы ты зашла к ней домой.
Динни поднялась.
— Я пойду к ней сейчас же.
Она зашагала сквозь туман по Набережной и свернула в рабочий квартал, где Джин снимала квартиру. На углу газетчики выкрикивали самые устрашающие новости дня; она купила газету, чтобы посмотреть, нет ли там сообщения о деле Хьюберта, и развернула ее под фонарем. Да! Вот оно! «Приговор английскому офицеру. Высылка за границу по обвинению в убийстве!» Если бы эта заметка не касалась ее так близко, Динни вряд ли вообще обратила бы на нее внимание. Ей и ее близким это причиняло такие страдания, а толпу только тешило. Чужие несчастья ее забавляют, а газеты строят на этом свое благополучие! Газетчик был худой, грязный, хромой; и, как ни горька была ее чаша, ей захотелось его порадовать, — она вернула ему газету и сунула шиллинг в придачу. Он уставился на нее, разинув рот: небось, выиграла на скачках, а?
Динни поднялась по лестнице. Квартира находилась на третьем этаже. У самой двери большая черная кошка пыталась поймать собственный хвост. Покружившись, она уселась, подняла заднюю лапу и стала ее вылизывать.
Дверь открыла сама Джин. Она явно собиралась в дорогу, на руке у нее висели трусики. Динни поцеловала ее и огляделась, — она пришла сюда впервые. Двери маленькой гостиной, спальни, кухни и ванной были открыты настежь, стены оштукатурены и выкрашены в светло-зеленый цвет, полы покрыты темно-зеленым линолеумом. Вся обстановка состояла из двуспальной кровати и нескольких чемоданов в спальне, двух кресел и небольшого стола в гостиной, кухонного стола на кухне и стеклянной банки с ароматическими кристаллами в ванной; в квартире не было ни ковров, ни картин, ни книг, только на окнах висели набивные полотняные занавески, да целую стену в спальне занимал висячий шкаф, из которого Джин вынимала одежду и клала на кровать. В отличие от запаха на лестнице здесь пахло кофе и лавандой.
Джин отложила трусики.
— Хочешь кофе, Динни? Только что сварила.
Она налила две чашки, положила сахар и протянула одну из них Динни вместе с пачкой сигарет, потом усадила ее в кресло, а сама устроилась в другом.
— Значит, тебе передали, что я звонила? Я рада, что ты пришла, — теперь мне не придется отправлять тебе посылку. Терпеть этого не могу, а ты?
Ее хладнокровие и невозмутимость совершенно потрясли Динни.
— Ты уже видела Хьюберта?
— Да. Ему там совсем неплохо. Он говорит, что камера удобная, ему дали книги и писчую бумагу. Еду он может получать с воли, вот только курить запрещают. Об этом надо похлопотать. По английским законам, Хьюберт пока такой же ни в чем не повинный человек, как и министр внутренних дел, а ведь министру не запрещают курить. Я его больше не увижу, Динни, но ты к нему, верно, зайдешь, — передай ему, как я его люблю, и возьми папирос на случай, если ему позволят курить.
Динни глядела на нее с недоумением.
— А ты что собираешься делать?
— Вот об этом-то я и хотела с тобой поговорить. Строго между нами. Обещай, что будешь молчать как рыба, а то я ничего не скажу.
— Лопни мои глаза, — так, кажется, говорят, — решительно сказала Динни.
— Завтра я еду в Брюссель. Алан уехал туда сегодня; ему продлили отпуск по неотложным семейным обстоятельствам. Мы просто хотим быть готовыми ко всему, понимаешь? Я быстренько научусь водить самолет. Если я буду летать три раза в день, трех недель мне совершенно достаточно, а адвокат обещает, что у нас не меньше трех недель в запасе. Разумеется, он ничего не знает. И никто не должен ничего знать, кроме тебя. Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделала. — Она нагнулась и вынула из сумочки сверток в папиросной бумаге. Мне нужно пятьсот фунтов. Говорят, что там можно купить хороший подержанный самолет по дешевке, но нам очень понадобятся деньги вообще. Вот смотри, Динни: это старинная фамильная драгоценность. Она дорогая. Я хочу, чтобы ты заложила ее за пятьсот фунтов; если не удастся получить эту сумму, придется ее продать. Заложи или продай от своего имени, обменяй английские деньги на бельгийские и перешли мне заказным письмом на главный почтамт в Брюссель. На все это тебе достаточно трех дней.
Она развернула бумагу и вынула старомодный, но очень красивый изумрудный кулон.
— Ах!
— Да, — сказала Джин, — вещь красивая. Можешь поторговаться. Пятьсот кто-нибудь даст наверняка. Изумруды сейчас в цене.
— Но почему бы тебе самой не заложить их перед отъездом?
Джин покачала головой,
— Нет, я не сделаю ничего, что может вызвать подозрение. Ты — другое дело, ведь ты не собираешься нарушать закон. A нам, может быть, придется, но мы не хотим, чтобы нас посадили.
— Знаешь, — сказала Динни, — рассказывай уж до конца.
Но Джин снова покачала головой.
— Незачем, да и невозможно; мы пока еще и сами толком ничего не знаем. Но могу тебя успокоить — Хьюберта они не получат. Значит, ты возьмешь эту штуку?
И она завернула кулон.
Динни взяла пакетик; у нее не было с собой сумочки, и она сунула его себе в вырез платья.
— Обещай, что вы ничего не сделаете, пока не будут испробованы все обычные средства, — взволнованно сказала она, наклонившись к Джин.