Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 9
Шрифт:
— А о чем же вы думаете? Старуха хихикнула.
— О, мало ли о чем! — сказала она.
У Ноэль мелькнула мысль: «Как страшно быть старой и убивать время!»
Она взяла письмо отца и задумчиво прижала его к подбородку. Он хочет, чтобы и она убивала время вместо того, чтобы радоваться жизни! Убивать время! А что другое делал он сам все эти годы, с тех пор, как она помнила его, с тех пор, как умерла мать, — что он делал, как не убивал время? Он убивал время, потому что не верил в земную жизнь; он не жил, а только готовился к другой жизни, к той, в которую верил. Он отказывал себе во всем, что дарует радость и счастье, только для того, чтобы после смерти перейти чистым и святым в свой иной мир. Он не может считать капитана Форта хорошим человеком потому, что тот не убивал время и оказал сопротивление Лиле; и вот Лила уехала! А теперь выясняется, что для Форта грех полюбить кого-либо другого; он должен снова убивать время. «Папа не верит в жизнь, — подумала она, — он такой, каким изобразил его на картине monsieur. Папа — святой; а я не хочу быть святой и убивать время. Ему ничего не стоит сделать человека несчастным, потому что чем больше человек подавляет свои чувства, тем святее он будет. Но я не хочу быть несчастной и не хочу видеть несчастными других. Интересно, смогла бы я согласиться стать несчастной ради блага другого, как поступила Лила? Я восхищаюсь ею! О, я восхищаюсь ею! Она уехала не для того, чтобы спасти свою душу, а только потому, что не хотела сделать несчастным его. Она, должно быть, очень его любит. Бедная Лила! И она сама решилась на это». Ей вспомнились рассуждения Джорджа о солдатах: они не знают, почему они герои; они герои не потому, что им так приказали, и не потому, что верят в загробную жизнь. Они становятся героями, чтобы спасти других. «А ведь они любят жизнь не меньше меня, — подумала Ноэль. — Каким подлым начинаешь себя чувствовать после всего этого! Ах, эти спицы! Сопротивление… покорность? А может быть, и то и другое? Самая старая женщина на свете; уголки ее губ дергаются, она задерживает время, она прожила свою жизнь и знает это. Как страшно продолжать жить, зная, что ты больше никому не нужна и тебе остается только убивать время и ждать смерти! Но еще страшнее убивать время, когда ты молода и сильна и жизнь и любовь еще только ждут тебя! Я не стану отвечать папе», — решила она.
ГЛАВА II
Горничная, которая в один из субботних дней июля открыла дверь Джимми Форту, никогда не слышала фамилию Лэрдов — видно, она сама затерялась в этом нескончаемом потоке людей, которые проходят через меблированные комнаты в районах, подверженных воздушным налетам. Она провела его в гостиную и пошла разыскивать мисс Хэллоу. Он ждал, перелистывая страницы иллюстрированного журнала, разглядывая светских красавиц, голодающих сербов, актрис с красивыми ногами, призовых собак, тонущие корабли, особ королевского дома, взрывы снарядов, священников, отпевающих мертвецов, что должно было свидетельствовать о приверженности читателей к католической вере; но все это отнюдь не успокаивало его нервы. А что если никто не знает их адреса? Ведь в страхе перед предстоящим ему испытанием он из месяца в месяц откладывал свое посещение. У камина сидела и вязала старая женщина; звяканье ее спиц сливалось с жужжанием большой пчелы на оконном стекле. «Может быть, она знает? — подумал он. — Она выглядит так, словно живет здесь вечно». Он подошел к ней и сказал:
— Я уверен, что эти носки будут носить с большим удовольствием, сударыня.
Старая женщина посмотрела на него поверх очков.
— Это убивает время, — сказала она.
— Больше того: это помогает выиграть войну, сударыня!
Уголки губ старухи задергались, но она не ответила. «Глухая!» — подумал он.
— Могу ли я вас спросить: не знаете ли вы моих друзей — доктора и миссис Лэрд, а также мисс Пирсон?
Старая женщина захихикала.
— О, да! Красивая молодая девушка — красивая, как сама жизнь. Она все сидела здесь возле меня. Одно удовольствие было смотреть на нее — у нее такие большие глаза.
— Куда же они уехали? Вы не можете мне сказать?
— О, понятия не имею.
Его точно обдало холодной водой. Ему хотелось крикнуть: «Перестаньте же вязать хоть на минуту, пожалуйста! В этом вся моя жизнь — я должен знать, где они». Но песенка спиц отвечала: «А моя жизнь — в вязанье».
Он отвернулся к окну.
— Она любила здесь сидеть — тихонько, тихонько, совсем тихо…
Форт посмотрел на подоконник. Так, значит, вот здесь она любила сидеть совсем тихо!
— Как ужасна эта война! — сказала старая женщина. — Вы были на фронте?
— Да.
— А возьмите бедных молодых девушек, у которых никогда не будет мужей! Право, это ужасно.
— Да, — сказал Форт. — Это ужасно.
Но тут из-за дверей послышался чей-то голос:
— Вы ищете доктора и миссис Лэрд, сэр? Их адрес — Восточное Бунгало; это недалеко, по северной дороге. Всякий вам покажет.
Со вздохом облегчения Форт благодарно посмотрел на старую женщину, которая назвала Нолли красивой, как жизнь.
— До свидания, сударыня.
— До свидания.
Спицы звякнули, и уголки губ старухи снова задергались. Форт вышел. Он не смог достать машину и долго тащился пешком. Бунгало оказалось неприглядным зданием из желтого кирпича с остроконечной красной кровлей. Дом стоял между шоссе и крутым обрывом, за ним тянулся сад-альпиниум; освещенный закатным солнцем, дом казался совсем новым. Форт открыл калитку и произнес про себя одну из тех молитв, которые так быстро приходят на ум неверующим, когда они чего-нибудь хотят добиться. Он услышал плач ребенка и подумал с восторгом: «Господи, она здесь!» Пройдя через сад, он увидел на лужайке за домом детскую коляску, стоявшую под дубом, и Ноэль, да, да, Ноэль! Собравшись с духом, он двинулся дальше. Она стояла, наклонившись над коляской, на голове у нее была лиловая шляпа от солнца. Он тихо шел по траве и уже был возле самой коляски, когда она услышала его шаги. Он не приготовил никаких слов, просто протянул ей руку. Тень упала на коляску, и ребенок перестал плакать. Ноэль пожала Форту руку. В шляпе, скрывавшей ее волосы, она выглядела старше и бледнее, словно ее измучил зной. У него не было такого ощущения, что она рада видеть его.
— Здравствуйте, — сказала она. — Вы уже видели Грэтиану? Она должна быть дома.
— Я пришел не к ней; я пришел к вам.
Ноэль повернулась к ребенку.
— Вот он!
Форт стоял у коляски и смотрел на ребенка, отцом которого был тот парень. Затененная верхом коляски и гофрированной оборкой чепчика, головка ребенка казалась запрокинутой. Он царапал свой вздернутый носик и выпуклый лобик и глядел на мать голубыми глазами, под которыми, казалось, не было нижних век, такими пухлыми были его щечки.
— Интересно, о чем думают дети? — сказал Форт.
Ноэль сунула свой палец в кулачок ребенку.
— Они думают только тогда, когда им что-нибудь нужно.
— Это хорошо сказано; но его глаза с большим интересом смотрят на вас.
Ноэль улыбнулась, и тут же улыбнулся ребенок, обнажив беззубые десны.
— Он прелесть! — сказала она шепотом.
«И ты тоже, — подумал он, — если б только я осмелился сказать это».
— Здесь сейчас папа, — проговорила она вдруг, не глядя на него. Послезавтра он отплывает в Египет. Вы ему не нравитесь.
У Форта чуть не выскочило сердце. Зачем бы ей говорить эго, если бы… если бы она хоть немного не была на его стороне?
— Я так и думал, — ответил он. — Я ведь грешник, как вы знаете.
Ноэль подняла на него глаза.
— Грешник? — повторила она и снова наклонилась над ребенком; она произнесла это слово таким тоном, что он подумал: «Если бы не это крошечное создание, у меня не было бы и тени надежды!»
— Я пойду, поздороваюсь с вашим отцом, — сказал он. — Он в доме?
— Думаю, что да.
— Могу я прийти завтра?
— Завтра воскресенье. И последний день перед отъездом папы.
— А! Понимаю. — Он пошел к дому, не решаясь оглянуться, чтобы узнать, смотрит ли она ему вслед.
И подумал: «Есть ли у меня надежда или нет, но я буду драться за нее зубами и когтями».
Пирсон сидел на диване в освещенной заходящим солнцем комнате и читал. Он был в форме цвета хаки, и вид его удивил Форта, не ожидавшего такого превращения. Узкое лицо, сейчас чисто выбритое, с глубоко сидящими глазами и сжатыми губами, казалось более чем всегда аскетическим, несмотря на военную форму. Форт почувствовал, как слабы его шансы, и сказал, словно бросаясь в ледяную воду: