Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 9
Шрифт:
— На флоте нас прежде всего учат не зевать.
— Мистер Тасборо…
— Алан.
— Я начинаю верить в «девушку в каждом порту».
— У меня, — серьезно сказал молодой Тасборо, — нет ни одной. И вы первая, кого мне хотелось бы назвать своей девушкой.
— Да ну? А может, даже — ну и ну!
— Факт! Видите ли, служба на флоте — штука нелегкая. Когда видишь то, что тебе нужно, лови момент. Возможностей не. так уж много.
Динни рассмеялась.
— Сколько вам лет?
— Двадцать восемь.
— Значит, вы не участвовали в бою у Зеебрюгге?
— Участвовал.
— Тогда понятно. Вы привыкли брать на абордаж,
— И идти за это ко дну.
Она ласково на него взглянула.
— Теперь я поговорю со своим врагом.
— Это ваш враг? Хотите, я им займусь?
— Его гибель не принесет мне пользы, если он прежде не сделает того, что мне надо.
— Жаль; на вид он опасен.
— Вас давно уже подкарауливает миссис Маскем, — шепнула Динни и повернулась к Халлорсену.
Тот произнес с полупоклоном: «Мисс Черрел!..» — словно она свалилась с луны.
— Говорят, профессор, вы замечательный стрелок.
— Ну, знаете, я не привык, как вы тут, чтобы птица сама просилась в ягдташ. Может, в конце концов и привыкну. Но пока все для меня здесь так ново.
— И жизнь вам улыбается?
— Еще бы! Быть с вами в одном доме — большая честь для меня, мисс Черрел.
«Артиллерия бьет справа, артиллерия бьет слева», — подумала Динни.
— А вы уже придумали, — спросила она вдруг, — как вам загладить свою вину перед моим братом?
Халлорсен понизил голос.
— Я глубоко уважаю вас, мисс Черрел, и сделаю все, что вы захотите. Если угодно, я напечатаю в ваших газетах опровержение и откажусь от всего, что написал о нем в книге.
— А что вы потребуете взамен?
— Разумеется, ничего, кроме вашего расположения.
— Брат передал мне свой дневник для опубликования.
— Если это для вас лучше — публикуйте.
— Наверно, оба вы никогда и не пытались понять друг друга.
— Пожалуй, нет.
— А ведь вас там было только четверо белых. Можно спросить, что именно раздражало вас в моем брате?
— Если я скажу, вы на меня рассердитесь.
— Нет, я умею быть справедливой.
— Что ж, прежде всего я убедился, что у него обо всем есть предвзятое мнение и он отнюдь не собирается его менять. Вот мы попали в страну, которой совсем не знаем, живем среди индейцев и других малоцивилизованных людей, а капитан Черрел хочет, чтобы все было как в Англии, по всем правилам, и чтобы правила эти соблюдались. Я думаю, если» бы ему позволили, он надевал бы к ужину фрак.
— Но помилуйте, — сказала, немного растерявшись, Динни, — мы, англичане, убедились на опыте, что строжайшее соблюдение правил — наша главная опора. Мы добились своего в самых диких и забытых богом местах только потому, что везде оставались англичанами. Читая дневник брата, я, наоборот, думала: беда его в том, что ему не хватило твердости и выдержки.
— Да, не в пример лорду Саксендену или мистеру Бентуорту, — Халлорсен кивком головы указал на конец стола, — он у вас не типичный Джон Буль; может, потому-то я его и не понял. Нет, он человек очень нервный и уж слишком скрытный — стиснет зубы и грызет себя втихомолку. Похож на породистого скакуна, запряженного в извозчичью пролетку. Вы, видно, из очень старинного рода, мисс Черрел?
— Да, но мы еще не впали в детство.
Она заметила, как он перевел глаза на сидевшего напротив Адриана, потом посмотрел на тетю Уилмет и на леди Монт.
— Мне бы хотелось побеседовать о старинных семьях с вашим дядей, хранителем музея, — сказал он.
— А что еще вам не понравилось в брате?
— Понимаете, я чувствовал себя перед ним дубиной.
Динни чуть подняла брови.
— Вы только представьте себе, — продолжал Халлорсен, — мы попали в распроклятое — извините за выражение! — место, в страну примитивную, грубую. Что ж, я и сам становился примитивным, грубым — под стать этой стране; а он этого не желал, и все тут.
— Или не мог? А может, все дело в том, что вы — американец, а он англичанин? Сознайтесь, профессор, мы, англичане, вам не нравимся.
Халлорсен рассмеялся.
— Вы мне очень нравитесь.
— Спасибо, но нет правил без…
— Что ж, — лицо его стало жестче, — я не люблю претензий на превосходство, в которое не верю.
— А разве мы одни этим отличаемся? Как насчет французов?
— Будь я орангутангом, мисс Черрел, мне было бы наплевать, что шимпанзе задирают нос.
— Понимаю, это уже совсем другая порода. Но, простите, профессор, как насчет вас самих? Разве вы не избранная раса? Разве вы этого не твердите все время? Разве вы согласитесь поменяться местами с каким-нибудь другим народом?
— Ни за что.
— А разве это не равносильно претензии на превосходство, в которое не верим мы?
Он рассмеялся.
— Тут вы меня поймали; но до сути дела мы еще не добрались. В каждом человеке есть своя спесь. Мы — молодая нация; у нас нет ваших корней и вашей старины; у нас нет вашей привычки считать себя солью земли; мы еще не устоялись — слишком уж нас много и слишком мы разные. Но, кроме наших долларов и наших ванных комнат, у нас есть еще кое-что, чему вы можете позавидовать.
— Что именно? Назовите, пожалуйста.
— Видите ли, мисс Черрел, мы твердо знаем, что у нас есть достоинство и энергия, вера и возможности, которым вы можете позавидовать; а вы не завидуете, и тогда нас возмущает ваша косность и высокомерие. Вы похожи на шестидесятилетнего старика, который смотрит свысока на молодого человека тридцати лет, а это, простите, идиотство.
Динни глядела на него молча; его доводы произвели на нее впечатление.
— Вы, англичане, раздражаете нас тем, что утратили всякое чувство нового; а если оно у вас и есть, вы уж больно ловко его прячете. Наверно, мы, в свою очередь, чем-то раздражаем вас. Но мы раздражаем только вашу кожу, а вы — наши нервные центры. Вот, пожалуй, и все, мисс Черрел.