Джозеф Антон
Шрифт:
Он послал экземпляр рукописи «Земли под ее ногами» Боно, чтобы узнать его мнение и исправить с его помощью ляпы, касающиеся мира рок-музыки. Но произошло совершенно неожиданное. Боно позвонил и сказал, что взял из романа кое-какие стихотворные тексты и написал к ним «пару мелодий». «Одна из них очень красивая, — добавил Боно. — Из заглавного трека к роману. Одна из самых красивых вещей, какие мы сделали». Он ухмыльнулся. Он не знал, сказал он, что у романов бывают заглавные треки, но — да, он понял, какую песню имеет в виду Боно. All my life I worshipped her, / Her golden voice, her beauty’s beat[249]. Боно звал его в Дублин послушать эту песню. Он написал роман о проницаемой границе между миром вымысла и реальным миром, и вот теперь одна из его вымышленных песен пересекла эту границу и стала реальной песней. Несколько недель спустя он
Индия заявила, что снимает запрет на его приезды. Новость прозвучала в шестичасовых новостях Би-би-си. Виджай Шанкардасс торжествовал. «Очень скоро, — сказал он, — ты получишь визу». Когда он об этом узнал, первое время ему было скорее грустно, чем радостно. «Я и предположить не мог, — писал он в дневнике, — что буду думать о предстоящей поездке в Индию без приятного предвкушения, но сейчас это так. Она меня чуть ли не пугает. И тем в нее я поеду. Поеду, чтобы утвердить свое право на такие поездки. Я должен поддерживать эту связь ради сыновей. Ради возможности показать им то, что я любил и что принадлежит им тоже». Да, впустить его решило индуистское националистическое правительство, которое сформировала БДП (Бхаратия джаната парти — Индийская национальная партия), и неизбежно будут говорить, что предоставление ему визы — антимусульманский акт, но он отказывался играть ту демоническую роль, которую ему пытались навязать. Он по-прежнему любил родину, несмотря на долгую эмиграцию и на запрещение его книги. Как для писателя Индия была для него глубочайшим источником вдохновения, и он намеревался взять пятилетнюю визу, когда ее предложат.
Его первая меланхолическая реакция сходила на нет. Он радостно, с волнением заговорил о поездке в Индию за писательским ужином после благотворительных чтений, устроенных Джулианом Барнсом. И тут Луи де Берньер взялся наставлять радостно взволнованного собрата по перу: ехать нельзя ни при каких обстоятельствах, его появление там станет новым тяжелым ударом по чувствам индийских мусульман. А затем де Берньер прочел ему небольшую лекцию по истории индуистско-мусульманских отношений — ему, писателю, вся творческая и интеллектуальная жизнь которого была связана с этой темой и который, может быть, знал об этом чуть больше, чем автор романа, где была грубо искажена история сопротивления греческих коммунистов во время Второй мировой войны итальянскому вторжению на остров Кефалония. Никогда в жизни его так не подмывало заехать коллеге-писателю по носу. Хелен Филдинг, которая там была, увидела, что его глаза наливаются кровью, и вскочила на ноги, улыбаясь так весело, как только могла. «Друзья! Восхитительный вечер. Просто восхитительный. Но я убегаю!» — воскликнула она, и это разрядило обстановку, позволило ему тоже встать, распрощаться и уйти, и нос мистера де Берньера остался в неприкосновенности.
В частном порядке он встретился с Дереком Фатчеттом, который снова сказал ему: Окажите мне доверие. Разведданные, приходящие из Ирана, все без исключения позитивны. Все партии поддержали соглашение, все псы посажены на цепь. Санеи, конечно, унять трудно, но денег, так или иначе, у него нет. «Мы продолжим работу по всем направлениям, — сказал Фатчетт. — Сейчас важно сохранять самообладание». По словам дипломата, его, Фатчетта, заявление, в котором он назвал соглашение «дипломатическим успехом Великобритании», вызвало проблемы в Иране. «Как и ваше заявление: „Это означает свободу“».
Фатчетт обратился к нему с просьбой, исполнить которую было нелегко: придержать язык. Если он это сделает, злые голоса постепенно будут умолкать и фетва сойдет на нет.
Между тем в Тегеране тысяча студентов из «Хезболлы» прошли маршем, заявляя, что готовы атаковать автора и его издателей, готовы надеть пояса со взрывчаткой, и так далее: старая мерзкая террористическая песня.
Он встретился с Робином Куком в палате
И затем министр иностранных дел Соединенного Королевства задал ему вопрос, на который нелегко было дать ответ.
— Зачем вам нужна кампания защиты, направленная против меня? — спросил Робин Кук. — Я готов предоставить вам прямой доступ ко мне плюс регулярные брифинги. Я борюсь за вас.
Он ответил:
— Потому что многие думают, что вы меня предали, что слабое соглашение выдается за сильное и что мной жертвуют ради коммерческих и геополитических выгод.
— О-о, — презрительно протянул Кук. — Они думают, что мной командует Питер Мандельсон. (Мандельсон занимал пост министра торговли и промышленности.) — Это не так, — продолжил он и, по существу, повторил сказанное Дереком Фатчеттом: — Вы должны мне доверять.
Он молчал, молчал долго, Кук не торопил его. Не дурачат ли меня, задавался он вопросом. С тех пор как он кричал Майклу Аксуэрди, что его предали, прошло всего несколько дней. Но два политика, которые ему нравились, которые боролись за него активнее, чем кто-либо другой за десятилетие, попросили его верить им, хранить самообладание и, самое главное, на какое-то время умолкнуть.
— Если вы помянете недобрым словом фонд «15 хордада», это будет для фонда большим подарком, потому что тогда некое правительство не сможет ничего против него предпринять: побоится создать впечатление, будто оно действует по вашей указке.
Он думал и думал. Кампания защиты была начата для того, кебы побороть инертность правительств. Но теперь правительство его собственной страны обещает принимать ради него энергичные меры. Может быть, назрел переход к новой стадии: действовать не против правительства, а заодно с ним?
— Хорошо, — сказал он, — я согласен.
Он поехал в «Статью 19» к Фрэнсис Д’Соуса и попросил ее прекратить кампанию. Кармел Бедфорд была в Осло на встрече представителей нескольких комитетов защиты, и, когда он ей позвонил сообщить о своем решении, она взорвалась и обвинила в этом решении Фрэнсис: «Она проходит конкурс на должность в Форин-офисе! Вышла в последний тур! В ее интересах поставить на этом крест!» С некоторых пор Фрэнсис и Кармел плохо ладили между собой. Он уверился, что принял правильное решение.
Итак, кампания защиты Рушди прекратилась. «Будем надеяться, — писал он в дневнике. — Мое решение обоснованно. Так или иначе, оно мое. Я не могу винить никого другого».
ИРАНСКИЕ КРЕСТЬЯНЕ ПРЕДЛАГАЮТ НАГРАДУ ЗА ГОЛОВУ РУШДИ. Жители одной иранской деревни близ Каспийского моря пообещали вознаградить того, кто убьет Салмана Рушди, землей, домом и коврами. «Деревня Кийапай даст в награду 4500 квадратных метров земли, пригодной для ведения хозяйства, плодовый сад в 1500 квадратных метров, дом и десять коров», — сказал местный представитель. Кроме того, две тысячи жителей деревни открыли банковский счет для сбора пожертвований.
Не всегда легко было хранить спокойствие, хранить молчание и хранить самообладание.
Он поехал в Нью-Йорк на съемки французского телефильма о «Земле под ее ногами». И тут же мир для него открылся. Он ходил по улицам в одиночку и не чувствовал никакой опасности. В Лондоне осторожность британских разведслужб сковывала его, но тут, в Нью-Йорке, его жизнь была всецело в его руках; он сам мог решать, что разумно, а что опасно. В Америке он мог вновь обретать утраченную свободу до того, как британцы сочтут, что пора ее ему возвратить. Свобода не дается, а берется. Он знал это. И ему надлежало действовать в соответствии с этим знанием.